В 1970-е гг. выделились два пласта в художественной культуре — официальный и неофициальный, т. е. поддержанная и поощряемая государством культура и не признанная им. И тот, и другой пласты включали как высокохудожественные образцы, так и слабые произведения. В самиздате ходили не только произведения Бродского и Набокова, но и низкопробные детективы. И наоборот, официальная культура не исчерпывалась только произведениями с ярко выраженной идеологической направленностью. В зоне соприкосновения и пересечения этих двух культур все больше нарастал взаимообмен. Подлинным альтернативным самосознанием советской культуры за рубежом стали западная славистика и советология. Альтернативное литературоведение было представлено именами Аксенова и Бродского, история — Солженицына, Фельштинского, Некрича, Геллера.
Альтернативный мир поэтов
Важную роль в общественной и духовной жизни с середины 1950-х неожиданно стала играть поэзия. Поэтические чтения впервые стали собирать толпы молодежи.
Правозащитница Л. Алексеева напишет:
«Увлечение поэзией стало знаменем времени. Стихами болели тогда люди, ни прежде, ни позже поэзией и вообще литературой особенно не интересовавшиеся. По всей Москве в учреждениях и конторах машинки были загружены до предела: все, кто мог, перепечатывал для себя и для друзей — стихи, стихи, стихи. Создалась молодежная среда, паролем которой было знание стихов Пастернака, Мандельштама, Гумилева. В 1958 году в Москве был торжественно открыт памятник Владимиру Маяковскому. После завершения официальной церемонии открытия, на котором выступали запланированные поэты, стали читать стихи желающие из публики, в основном молодежь. Участники той памятной встречи стали собираться у памятника регулярно, пока чтения не были запрещены. Запрет действовал какое-то время, но потом чтения возобновились. Встречи у памятника Маяковского в течение 1958–1961 годов все более приобрели политическую окраску».
Среди молодых поэтов — творцов «альтернативных миров», меняющих наши представления о мироздании, возвышалась фигура Иосифа Бродского. В массовом сознании это был некий мифологизированный образ: бог, культурный герой, персонаж окололитературных сплетен и слухов. И как поэт, и как человек Бродский — плод интеллигентского мифотворчества. Все споры вращались не вокруг Бродского-поэта, а вокруг Бродского-мифа. Но сам он всегда ненавидел тех, кто стремился слепить из его жизни героический миф. Этот «шестидесятник» Серебряного века был активным проповедником частной жизни. Он и свою Нобелевскую лекцию начал с этого: «Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего…».
Каждый большой поэт стремится преодолеть традицию, преступая законы времени и пространства. Это преодоление традиции, прежде всего, ощущается в форме — новое в ритмах, размерах, рифме, метафорах. Но преодолеть привычное в поэзии — это не только обрести свой голос, но и найти самого себя как творца. У Бродского высочайший уровень владения словом, но поэт претендует и на то, чтобы слово владело им. В своей Нобелевской лекции он говорит: «Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом».
Поэзия Бродского — это попытка исследовать средствами языка различные варианты жизни, это пребывание в параллельных мирах, выстраивание альтернативы. Ему выпал путь канонизации и адаптации художественно-изобразительных открытий первой половины XX столетия. Но на этой основе он творил собственный мир с его смысловой изощренностью, множеством поворотов мысли, игрой языка и словесных образов. Бродский создавал мир по образу и подобию своему. Чтобы проникнуть в него, надо попытаться отождествить себя с поэтом. В его Вселенной мы ищем смысл жизни. «В чем поэт может участвовать, — говорил Бродский, — так это в сообщении людям иного плана восприятия мира, плана, непривычного для них»
