– Уважение к ученику, друг мой, прежде всего в требовательности к нему и в безграничной вере в его потенциал. Коллега с психологического факультета рассказывал мне о несколько жестоком, с моей точки зрения, эксперименте, который проводили американские ученые лет тридцать тому назад. Протестировали группу учеников. Затем, намеренно умолчав о результатах тестов, произвольно разделили учеников на потенциальных гениев и бездарей, выдав эту информацию за результаты тестов и щедро поделившись ею с педагогами. И что же вы думаете? Когда через полгода опять протестировали ту же группу, с удивлением обнаружили, что те ученики, которых объявили гениями, совершили настоящий прорыв в обучении, а названные бездарями – таковыми и стали. А вывод здесь, друг мой, напрашивается только один. Если педагог не верит в своего ученика, не подбадривает его постоянно, то и тот, скорее всего, в себя не поверит и далеко не пойдет.
– Выходит, детей надо чаще хвалить, – поддержал профессора Иноземцев.
– Непременно, друг мой, непременно. Да и ругать можно по-разному. Можно, к примеру, обозвать ребенка тупым и ни на что негодным. Большинство наших соотечественников именно так воспитывают своих чад. А можно поругать и по-другому, в позитивном ключе: мол, что же ты, такой способный и умный, поленился, не показал себя. Собственно, только так, в позитивном ключе, и позволительно ругать ребенка. Доверьтесь моему обширному педагогическому опыту, Иван Григорьевич. Вы даже не представляете, скольких выдающихся математиков я воспитал за почти три десятка лет. Некоторые с мировым именем. К сожалению, в России мало кто остался. Но они еще вернутся, непременно вернутся. Я вам обещаю.
Затронутая тема была явно близка Николаю Петровичу, и он долго, в деталях рассказывал о своих школьных и университетских годах, но больше всего – о своих геракловых свершениях на педагогическом поприще. Надо сказать, что если он и преувеличивал, то только самую малость, поскольку такие педагоги от Бога, как он, в любые времена были в огромнейшем дефиците. Как говорится, второго такого и в солнечный день не сыскать с самым мощным фонарем.
Вот вроде бы таблица умножения – скучнейшая, простейшая штука, но сколько адского мучения приходится перенести, чтобы ее выучить. По методе Николая Петровича на всё про всё уходили один-два урока. Всё так разъяснит, образные картиночки нарисует, что, как говорится, бездушный камень усвоит и запомнит на всю жизнь. Пускай это было не главное его достижение, но как раз то самое, которое может по достоинству оценить и самый неискушенный в математической науке товарищ, ибо тут же воскресит в памяти солоноватый вкус детских слез, пролитых над этими коварными столбцами на обложке двухкопеечной тетрадки в клеточку.
Словоохотливому настроению московского профессора в немалой степени способствовали холодненькие, запотевшие графинчики с кедровухой и калганом. И если профессор замолкал на минуту-другую, то это легкое замешательство было связано исключительно с трудностью выбора между этими двумя самобытнейшими русскими настойками. Какая ведь заковыка: всегда лучшим кажется то, от чего откажешься. Что-то подобное говорил Сенека. Или кто-то еще.
Иноземцев слушал Николая Петровича с интересом, не упуская при этом возможности изредка украдкой посматривать на Маргариту.
После того как разгорелся камин, в комнате стало жарко. Маргарита сняла шаль и бросила себе на колени. Она сидела полубоком к Ивану Иноземцеву, и он, сам того не желая, обратил внимание на то, как ладно она сложена: длинная белая шея, покатые плечи, гибкая фигура. Он старался убедить себя, что она ему совершенно не нравится. Таким образом он пытался успокоить себя и избавиться от неприятного чувства, что, пока он смотрит на нее, с трудом сдерживая восхищение, она не обращает на него ни малейшего внимания, презирая его за злополучное происшествие на набережной и, скорее всего, считая разбогатевшим купчишкой средней руки. Точнее, лапотником со средствами.
Бедный Иван Григорьевич даже в лице изменился, побледнел. Несколько раз собирался встать и уйти, но Николай Петрович, наконец-то найдя благодарного слушателя, униматься не собирался и вспоминал всё новые и новые истории из своей интеллектуально насыщенной детской, юношеской и профессорской жизни.
