Но где же все-таки кончается выдумка и начинается ложь, вот в чем вопрос! Как в моем случае с отцом. Выдумывает же он, что Вера идет на поправку. И что в больницу к ней нельзя. Вот и радуйся красоте этой выдумки, представляй широту и разнообразие мира. Но ты этого не хочешь. Ты хочешь знать правду.
Я должен увидеть Веру. И посоветоваться, как быть дальше. Если она и огорчится, что я не поступил, то ненадолго. Она же понимает, на следующий год я могу снова поступать. Или даже закончить десять классов и рвануть сразу в институт. Подумаешь, техникум! Может, у меня такого таланта нет — учиться в техникуме? И я могу сказать об этом Вере. Она не станет читать нотации, она умный человек и все понимает. Отец говорит, ей лучше. Тогда почему она сама не хочет увидеть меня? Она обязательно сказала бы отцу, чтобы он меня привел. А раз не говорит, значит, не лучше… А вдруг ее уже вообще нет? Может, умерла, и ее похоронили, не привозя домой? Столько вечеров подряд отец приходил совсем поздно, когда я уже спал, и утром просыпался, а его уже не было. А может, он вообще не приходил?!
От этой догадки мне сделалось не по себе. Чтобы как-то переключить сознание, я уставился в спину нагруженного книгами человека. Он нес много книг в старинных золоченых обложках. То ли почувствовав на себе мой взгляд, то ли еще отчего, он вдруг обернулся и посмотрел на меня внимательными глазами. Опустил ношу на асфальт, произнес:
— Вот, квартиру дали. Переезжаю, стало быть, и книги перевожу. Я плохих книг никогда не держал, старался только хорошие…
Я подумал, что это он мне говорит, и остановился. Но мужчина даже не взглянул на меня. Поднял книги и двинулся дальше. Свернул в переулок, и на него с разбегу налетели две девчонки — он пошатнулся, качнулись книги на его плече.
— Простите! — крикнули они. И, пробегая мимо меня: — Дядя, который час?
Я взглянул на часы и уже вдогонку:
— Без пяти тринадцать.
Они поскакали дальше, а я подумал: «В конце концов, не все ли равно, кто ты — мальчик, или уже дядя, или даже дед? Все равно в тебе ни на грош взрослости. Тебя даже к Вере не пускают, на тебя даже Горностаева не обращает внимания, тебя даже в техникум не приняли!..»
У меня теперь уйма свободного времени — не нужно никуда торопиться. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Только там, вдали, существует первое сентября, и с него начнется девятый класс. Опять школа, и тут ничего не поделаешь. Ни ты, ни учителя, ни даже директор. Учиться надо всем, а значит, добро пожаловать, наш пупсик Батраков!
Я вошел во двор и поднялся по лестнице. Неожиданно отец оказался дома — резал капусту для щей. Обернулся на стук двери и, увидев меня, застыл с ножом в одной руке и капустной кочерыжкой в другой. Он ждал моих слов, а мне будто сдавило горло — не продохнуть. Наконец я выдавил из себя:
— Пойду в девятый класс. Многие идут, и я тоже…
— Значит, не поступил? — вроде бы весело отозвался отец. — Не прошел по конкурсу или что?
— По конкурсу, — кивнул я.
— Та-ак, — проговорил он, снова отворачиваясь к столу. — Мать в больнице, что ей говорить? Ей и так плохо, а тут сын «успехами» радует.
— Не говори, не надо. Я сам ей скажу, она меня поймет.
— Она его поймет! — Вдруг он резко обернулся: — Ах, как трудно понять бездельника. Дармоед! Ты все врал, что занимаешься…
Вот оно, знакомое, обидное слово!.. Несколько мгновений я смотрел на отца. Глаза мои наполнились слезами, лицо его расплылось, задрожало… Я бросился на улицу и заметался, не зная, куда бежать. Решил ехать к Вере. Найду ее. Пусть знает, какой у меня отец!..
Но обида на отца постепенно проходила. В общем, все мои неприятности свелись к единственному слову — «дармоед». Я знал: отец уже переживает свою несдержанность и жалеет, что поступил «на скорую руку». Если вернуться, он будет разговаривать иначе. Может быть, даже попросит прощения. Но я не собирался возвращаться. По крайней мере, до вечера…
