Макрушин взялся было за лом, чтоб помочь ребятам сдвинуть с места токарный станок, но инженер Смелянский поспешил сказать:
— Оставьте, Никифор Сергеевич, без вас обойдемся. Отдыхайте.
— Отдыхать? Это какую же надо иметь совесть, чтобы сидеть сложа руки сейчас? Аль в неровни зачислен?
— Никифор Сергеевич, на-ка вот молоток, иди ящики заколачивай, — предложил подошедший Мальцев.
«Это другое дело, — подумал Макрушин. — А то — отдыхай…»
Он стучал молотком, вгоняя гвозди в податливые доски, и ему казалось, будто не цеховое оборудование положили в ящик, а покойника, и не ящик он заколачивает — домовину… Что ж, случалось и такое. Жизнь-то за плечами немалая, седьмой десяток разменял, доводилось отца да мать хоронить, соседей по улице, товарищей заводских, которые летами постарше, а то и помоложе. Всяко бывало…
Утром к нему подошли Мальцев и Грошев, пригласили сходить в столовую.
— По всему видать, что до вечера, а может, и до завтра не вырваться нам отсюда, — предположил Мальцев.
— Да, работенки порядочно, лешему делать бы ее, — угрюмо отозвался Макрушин.
Где-то в глубине души у него еще теплилась крохотная искорка надежды на то, что по какой-то счастливой причине вдруг отменят приказ об отъезде, а станки и прочее оборудование займут свои прежние места. Но в столовой, куда приходили оружейники других цехов, он услышал: ночью от погрузочной площадки отошел на восток первый эшелон, а за ним следующий готов отправиться.
«Теперь все, завод стронулся… Веками насиживалось место, а вот покидать приходится», — с горечью думал Макрушин, глаз не подымая и не дивясь тому, что ни смеха не слышно, ни шуток, на которые горазды были мастеровые-оружейники. Никто не подтрунил над молчуном Савелием Грошевым: «Почем нынче словцо продаешь?», никакой озорник не обратился к пышненькой поварихе насчет вечерней «добавки», не обсуждались, как бывало, фронтовые вести. Люди завтракали молча и торопко, не глядели друг на друга, будто каждый чувствовал какую-то вину перед другим.
Дня через два, когда просторное, с высоким потолком и широкими окнами здание цеха опустело совершенно, Леонтьев распорядился, чтобы все, кто числился в списке отъезжающих, разошлись по домам и ожидали машины для погрузки своих вещей.
— Повторяю, ничего громоздкого не брать в дорогу, — чуть ли не каждому требовательно говорил он.
У Макрушина появилась возможность заглянуть на минутку в госпиталь, чтобы с Петей проститься. Распрощались они почти молча, только и сказали друг другу:
— Береги себя, Петя.
— И ты береги себя, дядя. Я напишу тетке, она тебе перешлет мой новый адрес.
Макрушин заспешил домой, понимая, что если велено ждать грузовую машину, значит задержки с отъездом не будет.
У дома Грошевых уже стоял грузовик, и Степанида, жена Савелия Грошева, размахивала руками, указывая на готовые к погрузке буфет и шифоньер.
— Я получил приказ: никакой мебелью не загружать машину, — стоял на своем пожилой шофер.
— Ты на приказ не кивай! Сказала — погружу и погружу! Савелий, берись! — крикнула она мужу.
Грошев переступил с ноги на ногу, нерешительно проронил:
— Андрей Антонович запретил громоздкое брать.
— Андрей Антонович, — передразнила Степанида. — Мне плевать на его запрет! Сам-то, поди, не с пустыми руками едет, ванну, должно, и ту прихватывает.
— Что мелешь, соседка. Или не знаешь, какая у Леонтьева беда, — вмешался в разговор подошедший Макрушин.
Степанида огрызнулась:
— Во, еще один адвокат-советчик объявился. Ты про свое думай, а в чужое не лезь!
— Вы тут шумите, а я к Петровичу поеду, — сказал шофер. Он заскочил в кабину и, не затворяя дверцу, наискосок двинулся к дому Мальцевых.
— Стой, стой! — крикнула Степанида, готовая броситься вслед за машиной, но Макрушин придержал ее.
— Охолонь, Васильевна, шофер выполняет приказ.
— Занести бы это назад, — предложил Грошев, погладив рукой полированный бок шифоньера.
— Без тебя знаю, что делать! Езжай с ними да вещи карауль! — приказала мужу Степанида. На самом же деле она растерялась, не знала, что делать с дорогими ей буфетом и шифоньером. Не торчать же им на улице! Не будь здесь Макрушина, она справилась бы с шофером, заставила бы его притихнуть (твое, мол, дело крутить баранку, а что в кузов кладут — не твоя забота). С Макрушиным же кашу не сваришь, тот сказал о приказе — и крышка… Степанида недолюбливала старика-соседа, он, бывало, поговаривал о ней: «Ты девка хваткая, ты свое не упустишь и чужое прихватишь». Все на улице понимали, что говорилось это в шутку, и всем было известно: у Грошевых всегда своего хватало. Степанида сейчас раздумывала, как быть. Конечно, можно было бы найти постороннюю машину и отвезти мебель к эшелону, а там настоять, упросить начальство — погрузите… Но есть приказ, и никто тебя слушать не станет. Подумав так, она метнулась на соседнюю улицу к двоюродной сестре. Сестра эвакуироваться не собиралась, кое-что из домашних вещей Степанида перетащила к ней, решив, что так лучше и что заколоченный и запертый на замок свой дом — ненадежное место для хранения всякой нужной всячины.
