— Ты же знаешь, в наркомат вызвали. Думалось, вызов связан с положением на заводе, а теперь ясно: перевели на другую работу моего предшественника, — с нотками сожаления отвечал Кузьмин. — Мне самому надо сдавать парткомовские дела. А кто примет?
— Ну, свято место не бывает пусто…
— Я вот о чем иногда подумывал: два таких кита, как Леонтьев и Ладченко, в одном цехе — это расточительство, а в военное время не позволительное. Не обратить ли взор на Андрея Антоновича? По-моему, хороший будет секретарь парткома, — продолжал Кузьмин.
— И я такого же мнения. Думаю, партком поддержит кандидатуру Леонтьева, — сказал Рябов.
В этот же день Кузьмин позвонил в горком, решив съездить к Алевтине Григорьевне и представиться: назначен директором. Ее на месте не было, секретарша сказала, что Алевтина Григорьевна ушла в цех Леонтьева (в телефонных разговорах и газетах цехи назывались по фамилиям их начальников).
Кузьмин подосадовал: нет еще телефона в инструментальном, а то можно было бы позвонить и договориться о времени встречи с Алевтиной Григорьевной. Он отметил на откидном календаре — надо срочно пригласить заместителя по хозяйственной части и подтолкнуть с установкой телефона.
Мартынюк чуть ли не ежедневно бывала в цехе, интересуясь, главным образом, котельной. Еще в те дни, когда Рябов подыскивал помещения для завода, было решено тут же приступить к строительству столовой и котельной для инструментальщиков. Под столовую облюбовали складское помещение, утеплили его, настелили полы, вмазали котлы, вот и вся недолга. С котельной посложнее. Не было оборудования, а когда его получили и начался монтаж, то, как это часто случалось теперь, вмешался военкомат, приславший повестки самым опытным монтажникам.
— Через недельку получим тепло, — говорил Леонтьев, и в его голосе не слышалось упрека, хотя он имел основания кое-кого попрекнуть за промедление. Сказал же однажды Ладченко, что новогорцы, мол, услышали эхо войны с опозданием… Алевтина Григорьевна тогда промолчала, будто бы не поняла намека.
Она видела: инструментальщики привезли станки, ванны для закаливания металла, точильные и другие приспособления, а людей приехало почему-то мало. Когда она с удивлением сказала об этом Леонтьеву, он объяснил, что выполнялся приказ увозить оборудование с минимальным числом рабочих и служащих, которые смогли бы грамотно расставить его и подготовить к пуску, а для работы люди найдутся на месте.
Алевтина Григорьевна тяжко вздыхала:
— Вы сами знаете, какими людьми богаты мы нынче. Старики, женщины, подростки… Да еще те, кто уже войной отмечен.
— Ну что ж, придется учить женщин, подростков и войной отмеченных, — сказал он.
— А вы, как я погляжу, оптимист.
— Нужда заставляет, а нужда, как говорится, хитрее мудреца.
По дороге в горком ей вдруг припомнилось, как на днях директор медно-серного завода полушутя-полусерьезно говорил: «У вас, Алевтина Григорьевна, вспыхнули нежные чувства к пришлым, они полонили ваше сердце…» Подделываясь под его тон, она отвечала, что хворое дитя матери дороже, но старая любовь не ржавеет.
В недалеком прошлом главной фигурой в Новогорске был медеплавильщик. Ему и о нем первое слово, потому что его дело — это основа жизни города. Почти все, что здесь было, имело отношение к нему. Более того, не окажись тут медно-серного завода, никто не рискнул бы эвакуировать сюда левшанское предприятие. В этом Алевтина Григорьевна была уверена. И оружейники преувеличенно поговаривают, что они, дескать, устраиваются на голом месте. Место вовсе не голое, и тот же медно-серный делится многим с эвакуированными. Конечно же, люди есть люди, и горкому приходилось подталкивать кое-кого из медеплавильщиков, чтобы побольше помогали соседу. Если же слышалось от них громковатое роптание (сколько можно помогать?), то на бюро или пленуме надо было и пальцем погрозить — не балуйтесь, не забывайте, в какое время живем…
У себя в приемной Алевтина Григорьевна увидела Кузьмина, пригласила в кабинет. Она уже знала, что он — директор, и с откровенной радостью стала поздравлять его, желая, как положено в таких случаях, успеха.
