Елисеевский гастроном, так это того же Елисея был до революции магазин. В Париже много всего русского. Там есть мост с золотыми орлами на колоннах, називается мост Александра, не помню какого,
Второго или Третьего. А тебя, будешь перебивать, я отправлю в
Парижский Дом инвалидов. Там такая красивая церковь с золотим
Куполом, как у нашей Софии. Так вот, в самом центре, как у нас на
Крещатике, отгорожено место широкой доской так, что только закрывает задницу и срамное место. А весь ти снаружи. Вот мужики заходят туда и справляют нужду.
– А как женщины?
– Я что, похож на женщину?
– Нет.
– А чего ти тогда спрашиваешь. Ти сегодня приземлился вне круга, а всё потому, что умничаешь. Послушался бы моего сигнала и был бы в финале. А ты: "Левее, правее". Назад бы ещё сказал.
Все засмеялись и наш Курылёв, к которому это относилось, тоже смеялся. Обижаться на шутки, даже едкие, ни у кого не было настроения
– Мне предстояло летать на ихнем самолёте "Стамп". Всего два полёта по кругу с французским пилотом, и лети сам, Мартыненко.
Самолётик неплохой, но похуже нашего АН-2 будет. И мощность не та и, прыгать неудобно. Прибор, указывающий линию горизонта "гирокомпас", стоял немного для меня неудобно, а на выброске надо делжать самолёт строго горизонтально, вот я и придумал себе отвес. Повесил перед собой сушёную рыбку на ниточке и по её отклонению от вертикали сужу о горизонте. Как начали наши приземляться у креста ещё на ознакомительных прыжках, так французы давай меня спрашивать, что это, мол, такое? А я говорю, что талисман. Залопотали: "Талисман, талисман, бин, хорошо значит" А на следующий день у всез в самолёте сушёная рыбка" Если бы мы в лаптях приехали, то и они после того как мы их победили в командном первенстве, а Ваня Федчишин чемпионом мира стал, то они бы тоже лапти одели.
Все от души смеялись, а я, наверное, больше всех. Меня дурманили слова Париж, Елисейские поля, Франция. Удастся ли мне когда ни будь побывать там?
А Кузьмич продолжал опять обращаясь к Курылёву:
– Вот ты, Жора налево, направо и мимо. А на соревнованиях выступала личницей, за себя, девушка из Израиля. Сама смуглая, чёрные глаза как в той песне, а сама в белом комбинезоне. И попала она ко мне в самолёт, подсадили её, так как она была одна и американец был один. Подходит она ко мне и говорит: "Вы, пожалуйста..", -кто-то перебивает Кузьмича:
– А Вы, Кузьмич, и израильский язык знаете?
– Олимпыч,- обращается Кузьмич к командиру звена из Одессы: -
Расскажи етому умнику, что в Израиле говорят на русско-одесском языке. Им только перевод с дурацкого нужен. У этой девочки папа и мама с Украины, да и она здесь родилась. После войны они туда переехали. Так ета девочка просит меня хорошо её выбросить. Мне не жалко. Она не конкурент Вале Селиверстовой. Я ей и говорю,: "Слушай меня, деточка. Я тебе дам сигнал: "пошёл" випригивай, откривай парашют и до двухсот метров ничего не делай. А перед землёй поуправляй немного куполом и будет хороший результат. Она так и сделала. После прыжка подбегает ко мне: "Спасибо, дядя Гриша, я приземлилась 30 метров", стянула колечко с камушком и протягивает мне. Я не взял. Нас предупреждали ничего у иностранцев не брать, может быть провокация. Какая провокация в том колечке могла бить? Не знаю. А девочка меня будет помнить. Всё, ребята, я пошёл отдыхать. А ви сидите пока Мотя вас спать не прогонит.
Подошли Митин и Люба.
– Почему никто не поёт?
– Сейчас запоём.
Загудели на гитаре струны и Роман Берзин, пилот из Киева, запел дурным голосом:
– С деревьев листья облетают, оксель- моксель,
Пришла осенняя пора, робят всех в армию забрали, фулиганов, настала очередь моя, да подстригаться.
Песня была весёлая, залихватская. Потом запели "Мурку". Мне было особенно интересно, что Люба, дочь милицейского генерала запевала:
– Хоронили Мурку весело и дружно, впереди легавых три ряда..
Ещё много других песен пели, пока не подошёл Федоровский и спокойным отеческим тоном сказал:
– Пора спать. Подъём в пять утра.
Мы все ушли в помещение, но ещё полчаса перекрикивались шутками, прибаутками. Особенно преуспел инструктор из Днепропетровска
