— Это ещё когда Славянск был, — поясняет московский Саня.
— Да, — говорит Захарченко. — До меня никто нормально караваны не проводил. А я десять караванов провел без единого потерянного КАМАЗа. У меня на двенадцатом была потеря и на восемнадцатом. По одному КАМАЗу.
Когда мне вручали есаула, слова Козицына были такие: «Казак потомственный, но не идейный». Они проверили, что я казак потомственный по крови — посмотрели по бумагам всех дедов, у них с этим строго, — но на идейного я не тяну, — без улыбки иронизирует Захарченко.
— Потому что в папахе не ходишь, — толи шутит, то ли всерьёз говорит московский Саня.
— И не ходил никогда в папахе, — отрезает Захарченко; через минуту он завершает тему так: — Вот у меня жена спрашивает: что ты с этим кинжалом всё время? А он у меня от пра пра пра прадеда, старый уже! Большой казачий кинжал, который удобен в бою. «Что ты, — жена говорит, — его хранишь, чистишь… и что ты с ним только не делаешь!». Ну это же не мой, говорю, кинжал, а предка моего… Сыну его передам.
Если б на Украине имели силу принципы наследства и крови, то род Захарченко проходил бы разряду национального достояния, а вся эта свора в киевской власти — числилась бы по ведомству дурных анекдотов.
Про четвёртого ребёнка Захарченко я знаю одну историю. Он как-то вскользь обмолвился, но рассказывать до конца не стал — я сам уже догадался.
Когда начался Майдан, весь этот киевский бедлам не очень трогал Захарченко, и на то была недосказанная им причина: они с женой хотели ребёнка, но забеременеть не могли. Пробовали лечиться — результата не было. Всё шло к тому, что Захарченко с женой собирались на время съездить в Аргентину пожить — там, сказали, толково помогают в подобных вопросах. Средства, как вы понимаете, позволяли Захарченко уехать за океан хоть на год.
Вместо этого он поехал сначала в Харьков, потом на Майдан, потом создал свой боевой отряд, потом перегнал восемнадцать караванов с оружием, а потом стал удачливым боевым командиром.
А когда уже вовсю пошла война, и Захарченко получил два первых, но, увы, не последних ранения, — тогда жена и забеременела, безо всяких врачей. Потому что, когда смерть всё время рядом, жизнь берёт, вырывает своё.
Так и не добрались они до Аргентины. И едва ли у них есть такая перспектива в ближайшем будущем. Да и что там делать.
— У тебя дети какого возраста? — спрашиваю я главу, рабочий день которого начинается под капельницей: врачи говорят, что так жить, так работать, переносить простуду на ногах и спать по четыре часа — нельзя.
— Старший уже в институте, — говорит Захарченко, разглядывая что-то на высоком потолке. — Младший — четырёх месяцев нет. А средние в школе учатся. У меня четыре сына… Это те, которые официально, — он то ли шутит, то ли не совсем.
— План — создать свою футбольную команду Захарченко. Нужно 11 сыновей, — добавляет чуть погодя.
— Генетика хорошая, — глядя на циркуляцию жидкости в капельнице, замечает врач: располагающая к себе, очень спокойная и выдержанная женщина.
— Как жена моя говорит: «Наш сыночек из хорошей, порядочной семьи. Посмотрите на папу», — мрачно комментирует Захарченко. Вполне возможно, что жена Захарченко говорила это всерьёз; но не уверен, что сам он воспринимает её слова схожим образом.
— Как сыновей зовут? — спрашиваю я.
— Старший — Сергей, в честь брата назвал, потом — Вовик, Толик и Александр Александрович.
— И как, за четыре месяца часто видели Александра Александровича?
— Недели три: так, чтобы поиграться, а не во сне. Сегодня мы с ним мультик смотрели… Он чувствует, когда я просыпаюсь. Хоть я сейчас в другой комнате сплю, чтобы не заразить простудой, не дай бог. Я захожу, а он уже лежит, смотрит. Сам переворачивается на живот — Наташка на телефон поставила мультфильм — и смотрит.
— А старший на кого учится?
— В академии управления при Президенте РФ. Я его туда отправил. Вчера Собянин читал ему лекцию. Спрашиваю: «Ну, как тебе лекция Собянина?» «Ничего, — говорит, — живое общение получилось». Проблема с английским у него пока, зато по-испански говорит лучше, чем сами испанцы.
