Тем не менее, всё было представлено как великая победа.
В Славянске повсюду расставлены урны с надписью «Сдай сепаратиста».
В июле ополченцы оставили Северодонецк и Лисичанск: там воевала бригада «Призрак» Алексея Мозгового.
Тем летом у Захарченко случились первые большие потери в его подразделении. Не по его вине.
О мёртвых либо хорошо, либо ничего, но… В общем, Захарченко грешит на Мозгового.
В помощь ему он передал тогда роту бойцов, 124 человека. Живыми оттуда вернулись 57 человек.
— Сармат тогда четыре пули получил в живот, две пули в грудь, и он ещё раненый командовал, пока его волокли до Лисичанского поста, — говорит Захарченко, весь морщась, как от зубной боли. — Потом сделали Сармату операцию, и он, слава богу, жив остался.
Забирать остатки роты Захарченко поехал сам.
В ту поездку случилась жуткая история, о которой Захарченко вспоминает постоянно.
В овраг у дороги сносили раненых ополченцев, их там лежало несколько десятков. Туда заехал украинский танк, и решил всех передавить: двинул прямо по раненым.
Один из них, пацан лет восемнадцати, на глазах у Захарченко, обвязавшись гранатами, бросился под гусеницы.
Никто так и не узнал, кто он, из какого подразделения — в карьере были раненые с нескольких отрядов, ведущих в этом районе бои.
— …потом я шесть дней, по просёлочным дорогам, по каким-то перелескам, по полям выводил роту, — рассказывает Захарченко. — Шесть суток из Лисичанска шли домой. Шесть дней пешком. На носилках несли раненых… Двое умерли по дороге — потеря крови.
К тому моменту ополчение контролировало только крупные населённые пункты и блокпосты на основных направлениях, но огромные участки территорий были оголены. Украинские «силовики» сообразили, что у ополчения элементарно не хватает сил, поэтому было совершено множество «разрезов»; республики буквально раскромсали.
Вся эта история, с шестидневным переходом, — о ней нужно долго говорить и вспоминать. Разодранная территория Донбасса, где никакие границы ещё толком не установлены, а добровольческие батальоны или бойцы ВСУ могут появиться откуда угодно. И, по жаре, идёт группа битых-перебитых людей.
Может быть, позже кино об этом снимут. Или, как чаще всего бывает, нет.
— Потом уже, — рассказывает Захарченко, с белеющими, как у него всегда бывает в бешенстве, глазами, — когда Мозговой приехал ко мне, я его спросил: «Слышь, Лёх, а нахера ты их бросил? Неужели нельзя было забрать автобусы у кого-нибудь? Какие-то машины, вывезти пацанов раненых? Просто вывезти их и всё?» Ну, это же, говорит, частная собственность. Я ему говорю: «Ты что, гонишь?» — Мозговой приехал на «Порше Кайен». — «Он что у тебя, купленный за деньги?».
Захарченко смотрит на меня. Я молчу. По мне, Мозговой был крутым командиром. Но какое значение имеет то, что думаю я.
— …Ко второму году войны из первых командиров осталось процентов двадцать — каждый пятый, — говорит Захарченко. — Кто-то уехал в Россию, кто-то в Крым…
— А что? С ними что-то случилось? Их… что-то изменило?
— Власть и деньги. Нельзя привыкать к убийствам. Убить на войне можно, никуда не денешься. Но нельзя привыкать убивать.
— А кто привык?
Захарченко называет короткий, из трёх букв, позывной одного из легендарных «полевых командиров». Сейчас он уже ушёл с Донбасса.
Первую половину лета, полтора месяца, шли тяжелейшие бои за город Шахтёрск, которые в каком-то смысле стали Сталинградом и Курской дугой для Донбасса — по крайней мере, там часто так говорят.
Впрочем, памятуя о том, что под Шахтёрском было подбито более 120 единиц украинской бронетехники — осознаёшь, что некоторые основания для таких сравнений есть.
Захарченко уверен, что в полном смысле армия Донбасса — из отдельных, более или менее обстрелянных и опытных подразделений — сформировалась именно там.
— По моему, Константин Симонов сказал, что на передовой проявляется человеческая сущность, оголяется всё, — рассказывает Захарченко. — Близость смерти счищает всю шелуху, которая была, и оставляет только то, что есть внутри, то, что не уходит. Я сталкивался с тем, когда в бою поднималось необстрелянное подразделение и половина сразу же убегала, и это нормально: люди боятся. Если из ста человек остаётся пятьдесят, а у врага — триста, то шансы на победу резко падают, а когда соотношение один к трём — это нормально. Когда мы выходили на Шахтёрск, я построил остатки своего батальона: две роты послуживших бойцов у меня было и рота новобранцев — они даже курс молодого бойца ещё не прошли. То есть человек шестьсот передо мной стояло. И я сказал следующую фразу: «Со мной идут только добровольцы. Домой вернутся не все. Мне в бою нужны люди, на которых я могу рассчитывать. Если кто останется здесь — по-человечески пойму и ничего не скажу. Служить будете и дальше. Если вы сейчас останетесь — это не предательство. Но если вы начнёте уходить в бою, буду расстреливать. Всё». 178 человек шаг вперед сделало, и вот с ними я и поехал. Если всех вместе сосчитать, то с танкистами, с БМПшками — было двести человек.
