И правда, обогнув очередной осинник, обосновавшийся в заболоченной низине, путники увидели на пологом взгорке деревню в пять дворов. Зверев слегка ударил Аргамака по крупу, пуская в галоп, и подлетел к мужику в сером кафтане из материи, смахивающей на мешковину, что вкапывал столб перед темной от времени избой-пятистенком.
— День добрый, хозяин. Про боярина Храмцова не слышал? Сказывали, поблизости где-то его усадьба.
— И тебе здоровия, боярин, — скинув шапку, тоже из мешковины, низко поклонился смерд. — Коли ты про сына боярского речь ведешь, так и впрям недалече его усадьба. На том берегу, за Днепром. Отсель верст пять, не более. К водопою спустишься — так по ту сторону тропинка к ней ведет. Заметная, не промахнешься.
— Спасибо, хозяин, — кивнул с седла Андрей и, махнув рукой холопам, поскакал со взгорка вниз, к широкому глинистому провалу меж травянистых склонов, истоптанному коровьими и лошадиными копытами. Река здесь представляла собой протоку ненамного шире Окницы в усадьбе Лисьиных: метра четыре в ширину и от силы по колено в глубину.
— «Чуден Днепр при ясной погоде, — с чувством продекламировал Зверев. — Не всякая птица долетит до середины Днепра!».
— Что сказываешь, княже? — не расслышал Пахом.
— Говорю, совсем рядом тут до Храмцовского дома. Считай, приехали… — Он смело пустил Аргамака в известную половине мира великую реку и, не замочив стремян, легко поднялся на противоположный берег.
Тропинка различалась легко — полоска земли была вытоптана так, что даже подорожник не рос. Князь оглянулся на холопов и, убедившись, что они тоже перебрались на эту сторону, пустил скакуна рысью. Пять верст не расстояние, за полчаса покроют.
Тропинка пошла наверх, забираясь на самую вершину лысой, без деревьев и кустарника, горки. На макушке Андрей чуть натянул поводья, оценивая открывающийся вид. Немного древесных крон справа, немного — слева, а впереди, насколько хватало глаз, золотилась высокая сочная конопля, главное сокровище дорогобужских земледельцев.
— Хорошо, про курение тут никто никогда не слышал, — усмехнулся Зверев и пустил Аргамака прямо на зеленую стену, в которой тропинка прорезала лишь узкую, по ширине человеческих плеч, щель.
Деревня боярина Храмцова открылась неожиданно. Резко, без предупреждения, оборвались конопляные заросли — и впереди, окруженные березами с мелко дрожащей листвой, открылись близко поставленные избы: одна большая, вроде северной, с крытым двором, и семь пятистенков.
— Кажется, добрались… — пробормотал Андрей. — А где усадьба?
Послышался истошный визг; из малинника, что раскинулся между полем и деревьями, к домам с визгом кинулись несколько босоногих детишек, тут же из домов выскочили две женщины. Слева, откуда-то из поля, показался мужик с лопатой в руках. Зверев широко перекрестился, успокаивая людей. Пусть видят, что свой приехал, православный. Мужик и вправду опустил лопату, вглядываясь в чужаков, а вот бабы все равно загнали малышню в избы. Между тем к князю подтянулись холопы, и отряд из четырех путников широким шагом въехал в деревню.
— Эй, красавица, — окликнул Пахом идущую с коромыслом женщину, так старательно закутанную в платок, что наружу выглядывали только нос и глаза. — Где здесь усадьба боярина Храмцова?
Та медленно повернулась, махнула руками в сторону большой избы.
— За деревней, что ли?
— Да вот же она, — простуженным голосом ответила крестьянка и снова указала на дом. — Лукерья Ферапонтовпа, вдова Агария Петровича, там ныне, горюет.
— Горюет? — встревожился Андрей. — Отчего?
— Доля вдовья тяжкая, — лаконично ответила женщина и двинулась вдоль забора по своим делам.
— Какая же это усадьба? — не понял Зверев. — Как ее оборонять? Где холопы, дворня живут? Коней, скотину где хозяин держит?
— Боярин это али сын боярский? — задал более верный вопрос Пахом.
Разница была существенной. Боярин получал землю из рук государя, перед государем отвечал, по государеву требованию людей на службу выставлял. И поместье боярское большей частью размеры имело достойное — чтобы не одного человека, а хотя бы десяток воинов боярин содержать мог и с собой на рать выводить. Сын же боярский свой участок от боярина получал, хоть и не являлся его отпрыском. Такие жесты помещик позволял себе в отношении обедневших родичей, безродных знакомых либо еще кого, кто был способен и за землями неудобными присмотреть, за деревней, что стоит на отшибе, и в поход воинский выйти. Только уже не по разряду из приказа царского, а по воле своего боярина. Потому и земли у сына боярского обычно имелось всего ничего — себя да пару холопов прокормить, — и ни о каких усадьбах у детей боярских никто никогда не слышал. Он ведь хотя и не холоп, но человек все же подневольный.
