И тут мы увидели нечто ещё более странное. Попробуйте прищуриться, сильно сжимая веки, и вам покажется, что предмет, на который вы смотрите, начинает двоиться: от него как бы отделяется копия и уплывает куда-то в сторону. То же произошло и со всей обстановкой самолёта, со всем тем, что было в поле нашего зрения. Я не смутно, а вполне отчётливо видел — а потом узнал, что и каждый видел, — как от нашей кабины со всем её содержимым начал отделяться её дубликат с полом, окнами, креслами и пассажирами, отделился, поднялся на полметра и поплыл в сторону. Я увидел себя самого, Тольку с гитарой, Лисовского, увидел, как Лисовский попытался схватить своё уплывающее повторение — и схватил только воздух; увидел уже не внутренность нашей кабины, а её наружную стенку и то, как эта стенка прошла сквозь действительную стенку, как последовало за ней крыло, скользнувшее сквозь нас, как гигантская тень самолёта, и как все это исчезло, словно испарилось в воздухе. И всё-таки не исчезло, не испарилось. Мы бросились к окнам и увидели такой же самолёт, летевший рядом, абсолютно точную, словно серийную копию, и при этом совсем не иллюзорную, потому что оказавшийся расторопнее всех Лисовский всё-таки успел сделать снимок, а на снимке этом, впоследствии повсюду опубликованном, был чётко зафиксирован дубликат нашего воздушного лайнера, снятый с десятиметрового расстояния в воздухе.
К сожалению, то, что произошло позже, никто снять не успел. У Лисовского кончилась плёнка, а я вспомнил о камере слишком поздно, да к тому же она была в футляре и подготовить её к съёмке я бы всё равно не успел, настолько быстро, почти молниеносно, завершилось это воздушное чудо. Именно чудо: создателей его мы даже не видели. Просто в воздухе вокруг самолёта-двойника возник знакомый малиновый кокон, вытянулся, побагровел, из багрового превратился в лиловый и растаял. Ничего не осталось — ни самолёта, ни кокона. Только клубилась внизу по-прежнему облачная белая муть.
Помню, из пилотской кабины вышел наш шеф-пилот и робко спросил: «Может быть, кто из товарищей объяснит нам, что случилось?» Никто не отозвался, шеф подождал, потом сказал с обидной для нас усмешкой: «Что же получается, товарищи учёные? Необъяснимый феномен? Чудо? Чудес-то ведь не бывает». — «Значит, бывает», — ответил кто-то. Все засмеялись. Тогда спросил Лисовский: «Может быть, товарищ Зернов объяснит?» — «Я не Бог и не дельфийский оракул, — буркнул в ответ Зернов. — «Облака» создали самолёт-двойник — все видели. А как и зачем, я знаю не больше вас». — «Значит, так и написать?» — съязвил Лисовский. «Так и напишите», — отрезал Зернов и замолчал.
Заговорил он со мной об этом после посадки в Карачи, когда нам обоим удалось пробиться сквозь толпу встречавших самолёт журналистов: оказывается, наш радист ещё в пути послал радиограмму о происшедшем. Пока газетчики с фото- и кинокамерами атаковали команду самолёта, мы с Зерновым незаметно проскользнули в ресторанный буфет и с наслаждением заказали прохладительное. Помню, я о чём-то спросил его, он не ответил. Потом, словно отвечая не мне, а каким-то тревожившим его думам, сказал:
— Другой метод моделирования. Совершенно другой.
— Вы о «всадниках»? — спросил я.
— Привилось словечко, — усмехнулся он. — Повсюду привьётся. И у нас, и на Западе — вот увидите. А смоделировано было все по-другому, — прибавил он.
Я не понял:
— Самолёт?
— Не думаю. Самолёт, наверное, смоделировали полностью. И тем же способом. Сначала нематериально, иллюзорно, потом вещественно — вся атомная структура в точности. А людей — по-другому: только внешняя форма, оболочка, функция пассажира. Что делает пассажир? Сидит в кресле, смотрит в окно, пьёт боржом, листает книгу. Едва ли воссоздавалась психическая жизнь человека во всей её сложности. Да это и не нужно. Требовалась живая, действующая модель самолёта с живыми, действующими пассажирами. Впрочем, это только предположение.
— Зачем же было уничтожать эту модель?
— А зачем уничтожать двойников? — спросил он в ответ. — Помните прощание моего близнеца? Я до сих пор этого забыть не могу.
