Теперь я смотрел на него почти с благодарностью. Мучитель исчез, появился друг, собеседник, попутчик в незнаемое.
— Значит, вы с самого начала знали, что синтезированы? — спросил Зернов.
— Конечно.
— Знали, когда и как?
— Не совсем. С первого мгновения, как я очнулся в кабине «Харьковчанки», я уже был Анохиным, но знал и о том, что он существует помимо меня, и о том, что отличает нас друг от друга. Я был запрограммирован иначе и с другими функциями.
— Какими?
— Прежде всего явиться и рассказать вам.
— О чем?
— О том, что вторичная синтезация Анохина связана с полученной и обработанной им информацией об отношении человечества к феномену розовых «облаков».
— Почему для этой цели был избран Анохин?
— Может быть, потому, что он был первым, чей психический мир изучен пришельцами.
— Вы сказали «может быть». Это ваше предположение?
— Нет, оговорка. Я это знаю.
— От кого?
— Ни от кого. Просто знаю.
— Что значит «просто»? Из каких источников?
— Они во мне самом. Как наследственная память. Я многое знаю вот так, ниоткуда. О том, что я модель. О своей суперпамяти. О двух Анохиных. О том, что я должен сохранить и передать всю полученную им информацию.
— Передать кому?
— Не знаю.
— Пришельцам?
— Не знаю.
— Не могу разобраться в ваших «знаю» и «не знаю». — Тон Зернова уже приобретал оттенки несвойственного ему раздражения. — Давайте без мистики.
— Какая же это мистика? — снисходительно усмехнулся мой «анти-я». — Знание — это качество и количество полученной и переработанной информации. Мое знание запрограммировано, вот и все. Я бы назвал его субзнанием.
— Может быть, подсознанием? — поправил Зернов.
Но двойник отклонил поправку.
— Кто знает процессы, происходящие в подсознании? Никто. Мое знание неполно, потому что исключает источники, но это знание. Что такое субсветовая скорость? Почти световая. Так и мое субзнание — нечто противоположное суперпамяти.
— А что вы знаете, кроме того, что вы модель? — вдруг спросила Ирина.
Мне показалось, что я в зеркале улыбнулся с этакой стиляжьей развязностью. Но это был он, конечно. И ответил он в той же манере:
— Например, то, что я влюблен в вас ничуть не меньше Юры Анохина.
Все засмеялись, кроме меня. Я покраснел. Почему-то я, а не Ирина.
А она продолжала:
— Допустим, что Юра влюблен. Допустим, что он даже собирается жениться на мне и увести с собой. А вы?
— И я, конечно.
Я не мог бы сказать этого с большей готовностью.
— А куда?
Последовало молчание.
— Что вы стоите против Юрки, — не без жалости в голосе спросила Ирина. — Вы же пустышка. Они дунут — и вас нет.
— Но я что-то предчувствую… что-то знаю иное.
— О чем?
— О моей жизни за пределами психики Юры Анохина.
— А разве есть она, эта жизнь?
Мой двойник впервые мечтательно, может быть грустно даже, о чем-то задумался.
— Иногда мне кажется, что есть. Или вдруг что-то или кто-то во мне говорит, что будет.
— Что значит «что-то» или «кто-то»? — спросил Зернов.
— То, что запрограммировано. Например, уверенность в том, что самым близким к истине было выступление не ученого, а фантаста на парижском конгрессе. Или, например, убежденность, что догадка Зернова о контактах верна. И еще ощущение, что нас все-таки не совсем понимают — я говорю «нас» как человек, не сердитесь, я ведь не розовое «облако», — ощущение, что многое в нашей жизни и в нашей психике еще остается для них неясным, требует изучения, что изучение будет продолжаться. Не спрашивайте, где и как, — не знаю. Не спрашивайте, что делается под куполом, — не видел. Вернее, видел глазами Анохина. А твердо знаю одно: как только выскажу все это вам, запрограммированные функции выключатся. Извините за терминологию: я не кибернетик. И тогда меня позовут. — Он улыбнулся. — Уже зовут. Прощайте.
— Я провожу тебя, — сказал я.
— И я, — присоединился Вано. — Охота на «Харьковчанку» взглянуть.
— Ее уже нет. — Юрий Анохин-второй отворил дверь в тамбур. — Не провожайте. То, что со мной произойдет, вы знаете: Юра это уже заснял. — Он грустно улыбнулся. — Я пока еще человек, и мне, пожалуй, было бы неприятно такое любопытство.
Он вышел и уже из-за двери помахал мне рукой.
