Однако поселок за воротами производил даже симпатичное впечатление и чем-то напоминал виденные мною во Франции. Оттуда, вероятно, и были скопированы эти дома с черепичными крышами и цветными палисадниками, уцелевшими со времен Второй республики, одноэтажные коттеджи-модерн, нечто вроде мэрии в центре маленькой площади и трактир с вынесенными на улицу столиками под курортно-полосатым тентом. «Административный поселок, — подсказал Оливье, — комендатура, службы, техническое управление и ресторан для нашей услады». — «А рабочие?» Даже сопровождавшие нас патрульные заржали как лошади: «Ты еще бараки не видел. И плеточный плац, и собачий питомник». — «Зачем питомник?» — поинтересовался я. Оливье ответил лаконично и грустно: «Увидишь». Но я ничего не видел, кроме пустой улицы и нескольких человек в шортах за столиками под тентом. Никто из них даже не обернулся. «Чины, — усмехнулся Оливье. — Коньяк со льдом хлещут. И мы будем. Жарко, сам понимаешь».
Освенцим и Маутхаузен мы увидели позже, когда осматривали шахтерские обиталища в блоках-бараках, возглавлявшихся блок-боссами. Кто придумал концентрационные лагеря, до сих пор не знает история. За несколько десятилетий до гитлеровцев их с успехом применяли англичане в Южной Африке, сокращая количество военнопленных в годы англо-бурской войны. Историки ее уверяют, что прообразом для таких лагерей послужили каторжные поселения английской короны в Австралии. Говорят, что такие же поселения создавались и рабовладельцами Древнего Рима в их колониальных владениях, что упоминание об этом будто бы можно найти у Тацита или у Флавия. Впрочем, не это существенно. Существенно то, что «облака» смоделировали человеческую жестокость, а человеческая жестокость придумала и оборудовала Майн-Сити. То, что мы видели в бараках, кухнях и на плеточном плацу, где наказывали провинившихся окованными медью ременными плетками, можно сравнить с любой гиммлеровской фабрикой смерти и описание увиденного заимствовать из любого документального фильма, смонтированного по материалам Нюрнбергского процесса. Будет очень похоже. Несколько архаично, не столь модернизованно: не было печей, газовых камер, изделий из человеческой кожи, стерилизации… Но древние формы человекоистребления, вплоть до травли собаками, применялись здесь ревностно и успешно.
Собак, впрочем, я отменил, плетки тоже. На самом большом плацу я собрал всех блок-боссов — типичнейших капо, с выражением жестокости и хамства на лицах. Они были в таких же серых мундирах, обшитых вместо галуна черной тесьмой. В отличие от «золотарей-галунщиков», в лагере их называли могильщиками. За голенищем у каждого торчала плетка. Плетки были первое, что я увидел. С них я и начал.
— Вынуть плетки, — скомандовал я.
Недоуменно, но послушно плетки были извлечены из сапог.
— Теперь выбросьте их на два шага вперед.
Перед строем мундирных блок-боссов легла почти ровная линия ременных треххвосток с медными наконечниками.
У меня в комендатуре был не то управдел, не то писарь, почти мой однофамилец Онэ. Он тут же вел записи для приказа. Если первое мое распоряжение вызвало у него, как и у всех, только недоумение, то последующее повергло в ужас.
— Плетки сжечь, а все плацы уложить дерном, — приказал я. — Пусть будут лужайки для отдыха.
Наступила глубокая тишина, которую Онэ прервал не сразу, но все-таки прервал.
— Пункт седьмой охранительного устава гласит: плетка с тремя хвостами считается непременным условием всякого наказания, — деревянным голосом произнес он.
— Пункт седьмой временно отменяется, — сказал я.
Онэ вскочил:
— Кем отменяется?
— Мной. Не задавайте лишних вопросов.
Молча стоял каменный строй блок-боссов.
— Почему вы ходите всюду с собаками? — спросил я.
Онэ снова подпрыгнул, как чертик из ящика.
— Пункт восьмой… — начал он.
— Пункт восьмой временно отменяется, — перебил я. — Собаки используются только за колючей проволокой. Никакой травли людей на территории лагеря. Все.
Так было покончено с плетками и собаками. Кроме того, я закрыл все карцеры — земляные норы без света и воздуха, ввел наблюдение за безопасностью работ на лесоповале и в шахтах и увеличил дневной рацион для рабочих. Порядок в столовых и лазаретах наводил Оливье. На большее я пока не рискнул, да и реформы вводил не для того, чтобы задобрить рабочих и вызвать у них признательность к новой начальственной метле, а с тем, чтобы внести некое смятение в умах, отсрочить тем самым подготовку мятежа. Мятеж не должен начинаться без участия и до вмешательства Сопротивления. Джемса я в бараках не нашел, но имя его в списках видел. Значит, Джемс был жив и, по-видимому, относительно здоров, потому что в больнице не числился.
