— Не подходите! — предупредил я обгонявших меня Мартина и Зернова.
Но опрокинутый цветок уже выдвинул свою невидимую защиту. Вырвавшийся вперед Мартин, встретив ее, как-то странно замедлил шаг, а Зернов просто присел, согнув ноги в коленях. Но оба все еще тянулись вперед, преодолевая силу, пригибавшую их к земле.
— Десять «же»! — крикнул обернувшийся ко мне Мартин и присел на корточки.
Зернов отступил, вытирая вспотевший лоб.
Не прекращая съемки, я обошел малиновый холм и наткнулся на тело убитого или, может быть, только раненого двойника Мартина. Он лежал в такой же нейлоновой куртке с «химическим» мехом, уже запорошенный снегом, метрах в трех-четырех от самолета, куда его перетащил перепуганный Мартин.
— Идите сюда, он здесь! — закричал я.
Зернов и Мартин побежали ко мне, вернее, заскользили по катку, балансируя руками, как это делают все, рискнувшие выйти на лед без коньков: пушистый крупитчатый снег и здесь только чуть-чуть припудривал гладкую толщу льда.
И тут произошло нечто совсем уже новое, что ни я, ни мой киноглаз еще не видели. От вибрирующего цветка отделился малиновый лепесток, поднялся, потемнел, свернулся в воздухе этаким пунцовым фунтиком, вытянулся и живой четырехметровой змеей с открытой пастью накрыл лежавшее перед нами тело. Минуту или две это змееподобное щупальце искрилось и пенилось, потом оторвалось от земли, и в его огромной, почти двухметровой пасти мы ничего не увидели — только лиловевшую пустоту неправдоподобно вытянутого колокола, на наших глазах сокращавшегося и менявшего форму: сначала это был фунтик, потом дрожавший на ветру лепесток, потом лепесток слился с куполом. А на снегу оставался лишь след — бесформенный силуэт только что лежавшего здесь человека.
Я продолжал снимать, торопясь не пропустить последнего превращения. Оно уже начиналось. Теперь оторвался от земли весь цветок и, поднимаясь, стал загибаться кверху. Этот растекавшийся в воздухе колокол был тоже пуст — мы ясно видели его ничем не наполненное, уже розовеющее нутро и тонкие распрямляющиеся края, — сейчас оно превратится в розовое «облако» и исчезнет за настоящими облаками. А на земле будут существовать только один самолет и один летчик. Так все и произошло.
Зернов и Мартин стояли молча, потрясенные, как и я, впервые переживший все это утром. Зернов, по-моему, уже подошел к разгадке, только маячившей передо мной тусклым лучиком перегорающего фонарика. Он не освещал, он только подсказывал контуры фантастической, но все же логически допустимой картины. А Мартин просто был подавлен ужасом не столько увиденного, сколько одной мыслью о том, что это увиденное лишь плод его расстроенного воображения. Ему, вероятно, мучительно хотелось спросить о чем-то, испуганный взгляд его суетливо перебегал от меня к Зернову, пока наконец Зернов не ответил ему поощряющей улыбкой: ну, спрашивай, мол, жду. И Мартин спросил:
— Кого же я убил?
— Будем считать, что никого, — улыбнулся опять Зернов.
— Но ведь это был человек, живой человек, — повторял Мартин.
— Вы в этом очень уверены? — спросил Зернов.
Мартин замялся:
— Не знаю.
— То-то. Я бы сказал: временно живой. Его создала и уничтожила одна и та же сила.
— А зачем? — спросил я осторожно.
Он ответил с несвойственным ему раздражением:
— Вы думаете, я знаю больше вас? Проявите пленку — посмотрим.
— И поймем? — Я уже не скрывал иронии.
— Может быть, и поймем, — сказал он задумчиво. — И ушел вперед, даже не пригласив нас с собой. Мы переглянулись и пошли рядом.
— Тебя как зовут? — спросил Мартин, по-свойски взяв меня за локоть: должно быть, уже разглядел во мне ровесника.
— Юрий.
— Юри, Юри, — повторил он, — запоминается. А меня Дон. Оно живое, по-твоему?
— По-моему, да.
— Местное?
— Не думаю. Ни одна экспедиция никогда не видела ничего подобного.
— Значит, залетное. Откуда?
— Спроси у кого-нибудь поумнее.
Меня уже раздражала его болтовня. Но он не обиделся.
— А как ты думаешь, оно — желе или газ?
— Ты же пытался взять пробу.
Он засмеялся:
— Никому не посоветую. Интересно, почему оно меня в воздухе не слопало? Заглотало и выплюнуло.
— Попробовало — не вкусно.
