Мефей завел Борая в комнату, предусмотрительно получив от жреца разрешение в форме кивка. Женщина подозвала сына и привлекла его к себе, поглаживая по вихрастой голове.
― А справится ли? А коли не справится, а коли выгоните? А коли набедокурит чего от невеликого ума?
― Да что же я, первый раз таких детей на работу беру, ― убеждал мать Тормант. ― Ты Мефея спроси, могу ли я ребенка за проказу из дома выгнать?
Младший пастырь недоуменно переводил взгляд с жреца на никчемыша.
― Скажи, Мефей, добрый ли я человек?
― Господин Тормант - человек великой порядочности и доброты. В храме о нем никто дурного слова ни разу не сказал, ― с жаром подтвердил Мефей. ― Придворный жрец, господин Сюблим, к королю на службу его звал. Да неужто он твоего сына на работу к себе берет? Вот удача-то тебе, отпускай, не раздумывай!
― Боязно мне, боязно, ― выдавила ората, но видно было, что она уже готова уступить. Забота о сыне брала верх. ― Люди что подумают? Бесовикам дитя отдала. Что саг скажет? Как в храме появлюсь? И отец Кульм проклянет!
― Отец Кульм тебе за всю твою жизнь слова доброго не сказал, о грехах твоих только горазд вспоминать. А саги кроме объедков да поучений чем помогают? ― Мефей навис над оратой пухлым животом. ― Кому другому предложили бы ребенка в столице на всем готовом поселить, да еще...
― Грамоте обучать, ― подсказал Тормант.
― ...грамоте обучать.
― Грамоте? ― всплеснула руками ората.
Мысль о том, что Борай может учиться и никчемство свое превозмочь, победила все сомнения бедной матери. Сама ората раз в год с трудом выводила свое имя на бумагах в документарии, когда требовалось для учета. Пример адмана Ларда, из наемного батрака доучившегося до управителя, навсегда поселил в ней уверенность, что ученость - благо редкое и ценное. А что Борай к тому благу склонность имеет, в том она убеждена была непреклонно, поскольку в один год водила мальчика в школу при Пятихрамье, закрытую спустя после королевскими дознавателями, и там он учился с семигодками и почти от них не отставал, даже буквы знал, пока они из ветреной его головы не выдулись.
― Вот что, ― Тормант взял со стола салфетку, покидал в нее сахарное печенье, орехи и сушеные фрукты. ― Возьми, дома с чаем поешь. Есть у тебя дома чай?
― Мефей, ― обратился он к пастырю, ― отсыпьте орате чаю на кухне в баночку, окорока нарежьте, дайте с собой хлеба.
― Дома подумаешь еще, после решение свое скажешь. С сыном твоим тоже хочу поговорить, а то, не ровен час, слишком щедрое предложение вам делаю, как бы самому в убыток не взойти. Поняла?
Ората кивнула, встала, заторможено двинулась к двери. Борай поплелся следом. Тормант смотрел им вслед и думал, что не поленится - сам наведет порчу на тхуутову бабу, если не заполучит мальчишку - медиума. Из раздумий его вывел вернувшийся от калитки Мефей.
― Правильно вы ее, строго, ― уважительно проговорил младший пастырь, оглядывая чайный столик в поисках кусочка повкуснее, похоже, его изжога отступила. ― Эх, чай остыл...Пусть думает идет, а не согласится, мы вам другого слугу найдем. Ишь, упрямая какая, уговаривать ее еще надо. Любая другая от счастья прыгала бы, что от такой обузы избавляется. А кстати, зачем вам никчемыш? Неужто нужно вам с таким добром возиться?
Тормант сел в кресло у камина, достал из кармана кисет, насыпал в горсть такшеарского табака и втянул в ноздри сладкий вишневый запах. В последние четверти сезона он не курил, даже трубку с собой не носил: после каждой затяжки судорожно стучало сердце и першило в горле. Жрец тянул время, раздумывая, что сказать младшему пастырю, чтоб потом не запутаться в собственных враках.
― Знаешь, кто такие медиумы? ― заговорил жрец.
Пастырь раскрыл рот от удивления, неуверенно кивнул:
― Этот, что ли? Борай?
― Он, ― Тормант замолчал.
Нужно быть осторожным в разговоре с Мефеем: младший пастырь принадлежал к тем поклонникам Храма, что продолжали жить по глупым, уже давно ушедшим в небытие, законам. Какими ветрами только не заносило подобных людей в Храм, уму непостижимо! Но в самую суть служения такие люди не проникали. Им и не принято было показывать лишнего, сокровенного, хоть и позволялось служить по своей совести, особенно в невежественной провинции, где еще велико было влияние Пятихрамья. А то были случаи, когда шокированные истинными проявлениями поклонения Победившему Смерть Повелителю, пастыри сходили с ума, кончали с собой, вызывая неугодные Храму разговоры среди пастырства и поклонников. Были также случаи, когда приходилось по-тихому избавляться от тех, у кого открывались глаза на сакральную правду, уж больно много шума могли они учинить. А еще чаще Толию, Высшему Пастырю, приходилось над усомнившимися проводить Перенос. Об этом знал только Тормант. Толий уничтожил бы жреца, если бы догадался, что тот шпионит за ним.
