Следующая кампания популяризации науки пришлась на послевоенные годы сталинского правления. Эта кампания шла параллельно с идеологической «охотой на ведьм», развернувшейся почти по всем научным дисциплинам – от биологии до философии, когда академические дискуссии были вытеснены обвинениями оппонентов в политической неблагонадежности и целые научные школы оказались под ударом репрессий. Конечно, самым известным примером торжества лженауки была «лысенковщина» в биологии, однако схожие, хотя и менее громкие политические кампании разворачивались и в других дисциплинах. Общим здесь стала подмена научной аргументации политической и стигматизация несогласных как «приспешников вражеской буржуазной науки». В конце 1940-х – начале 1950-х годов эти кампании были подкреплены «борьбой с космополитизмом», что подразумевало организованную волну антисемитизма, апофеозом которой стало «дело врачей» 1952–1953 гг., к счастью, не завершенное из-за смерти «отца народов». Иначе говоря, сама советская наука в 1945–1953 гг. нередко давала вполне яркие примеры искажений принципов научной дискуссии и могла служить источником лженаучных знаний, если мы имеем в виду мертоновское различение научного и ненаучного знания.
Другим важным фоном культурной политики в сфере популяризации науки стал патриотический имперский проект, возникший еще во время Великой Отечественной войны, но получивший настоящее идеологическое воплощение в последние годы сталинского правления. Суть сталинского патриотизма заключалась в утверждении лидерства «советского» и «русского» во всех сферах жизни – от научных открытий и изобретений до литературы, искусства, военного дела и т. п. Пожалуй, содержание этого идеологического вектора наилучшим образом характеризуется ироническим высказыванием: «Россия – родина слонов», когда основные изобретения и открытия приписывались русской и советской науке. Симбиоз популяризации научных знаний и патриотической культурной политики осуществлялся по нескольким направлениям. Прежде всего подчеркивалось мировое лидерство советской науки, опережающей в своем развитии науку буржуазных стран. Этот тезис оказался настолько живучим, что и сегодня в дискуссиях о путях реформирования российской науки и высшего образования нередко используется аргументация, отсылающая к «уникальным достижениям советской академической системы», которые, конечно, были, но к середине 1970-х годов система находилась в застое.
Именно в этот период жанр «жизнь замечательных людей» применительно к людям науки обрел черты житийного нарратива, утвердившего пантеон «выдающихся русских и советских ученых и изобретателей». По законам жанра читателям или зрителям предлагалось типизированное жизнеописание героя-изобретателя или талантливого ученого. Если речь шла о дореволюционных временах, то чаще всего типичным героем был «изобретатель-самородок из народа» или «ученый – русский интеллигент», внешне схожий с А. П. Чеховым. Житие изобретателя-самородка нередко предполагало, что он был крепостным крестьянином или рабочим казенного завода, которые даже в условиях гнета помещиков или заводчиков строили первые велосипеды, подводные лодки, воздушные шары и паровозы, т. е. «подковывали блоху», подобно лесковскому Левше. По законам жанра, судьба смекалистых самородков оказывалась печальной – самодуры-помещики были неспособны оценить порыв фантазии, изобретатель воспринимался как подозрительный чудак, а сам он чаще всего вскорости умирал, оставаясь непонятым окружающими. Биография ученого-подвижника тоже имела типовые элементы: трудное детство и путь к университетскому образованию сквозь бедность и невзгоды, затем упорный труд, неприятие со стороны косных царских академиков и чиновников, открытие, после которого следует тяжелая борьба за признание в среде ретроградной профессуры. Конец типичной биографии русского ученого имел варианты – либо отсутствие прижизненного признания и преждевременная кончина, либо победа над скептиками и заслуженная слава. Примером таких историй могут служить фильмы «Александр Попов» (1949) об изобретателе радио, «Пржевальский» (1951) о русском путешественнике и географе. Оба фильма сняты в эпоху «малокартинья»
