— Да будет тебе, Фима, заткни фонтан, — единодушно рявкнула соскучившаяся аудитория, — забодал уже, утомил. А ну, наливай!
Выпили, крякнули, прищемили струну:
А если шел он с тобой, как в бой,
На вершине стоял хмельной,
Значит, как на себя самого
Положись на него…
Буров с народом петь не стал, задал храповицкого. Однако и во сне не было ему покоя, ибо привиделся кошмар — жуткий, с судорожно оскалившимся ртом пещерный прорицатель Фролушка.
— Ну что, Васек, плохо дело, — горестно сказал он, с ожесточением харкнул и выругался столь витиевато, что Орлов-Чесменский позавидовал бы.[290] — Люди в основном слепы, глухи и самодовольны. Слушают лишь себя, все им глубоко по хрен. И не так, и не эдак, и не в мать. Вот и получат по самые по волосатые, ох как получат…
Снова выругался, заплакал и, шаркая, хромая сразу на обе ноги, исчез. Однако легче не стало, кошмар только начинался — вскоре к Бурову явилась Лаура. Как всегда топлес, как всегда улыбающаяся, причем на этот раз до одурения страшно.
— Ах ты баловник, — сказала она, игриво погрозила пальчиком и фривольно крутанула бедром. — Твоя слабость, Васечка, в твоей силе. Держись от этой куклы подальше. Будет очень нехорошо, если мне придется вмешаться. Привет. И учти, мне сверху видно все, ты так и знай, — сделала Лаура ручкой, изобразила воздушный поцелуй и, пританцовывая, в золоте волос быстренько исчезла из виду. То ли к себе наверх, откуда видно все, то ли в пещерную тьму, где пели и пили, то ли еще куда. Кто знает? Кошмар…
Как ни крути и ни верти, а уикенд, если глянуть в корень, хорошая штука. За два дня, проведенных в пещере, Буров отоспался всласть, налопался на всю оставшуюся жизнь тушенки, а также, надо полагать, как следует поправил здоровье. Не фиг собачий — спелеотерапия. Наконец настал вечер воскресенья, и пещерные массы бросило в тоску — вот беда-то, беда. Надо вылезать на воздух, брести на станцию, грузиться в электричку и ехать строить коммунизм. Охо-хо-хо-хо, только куда ты денешься. Бяки с Пилигримами так и сделали, не в плане коммунизма, в плане электрички. Вместе с ними тронулись и Буров с Леной — доехали до Московского, прокатились на метро и, молча прогулявшись по сонному городу, безо всяких приключений добрались до дома. Поужинали чем бог послал, пополоскались в ванной, и все было бы преотлично, если бы не извечный вопрос — половой. Собственно, у Лены была сотня способов его решения, а вот Буров пребывал в недоумении — с одной стороны, конечно, натура требовала, а с другой… Ведь сказано же было по-русски и в категоричной форме — ни-ни-ни, держаться от искусительницы подальше. Причем не просто искусительницы, а ведь еще прорвы и куклы. М-да, вот проблема так проблема, бином Ньютона по сравнению с ней — детские игрушки. Что же делать, как быть? Может, пойти на компромисс? Войти все же на близкую дистанцию, но ненадолго, без экспрессии, так, чтоб и волки были сыты, и овцы уцелели, не изображать безудержную страсть, а тихо так, вяло, по-стариковски… Да, а в этом что-то есть. Не то чтобы эврика, но хоть какое-то решение. Ну-с, присно-дева, благослови, приступим. И Буров приступил, однако тихо и вяло, по-стариковски, не получилось — Лена, заполучив его в объятия, уже не выпустила до утра. Стонала, извивалась, расшатывала диван, с напором блудодействовала, — куда там менадам.[291] Как есть — похотливая прорва. А еще, если вдуматься, действительно кукла. На редкость привлекательная, на диво одаренная, но в то же время примитивная, словно пробка от шампанского, — использующая все свои недюжинные способности исключительно для одного — для достижения земных благ. Внимание, успех, забавы плоти — все, все, больше ничего не надо, и так хорошо. А живопись, музыка, изящество в речах — это только инструмент, способ. Не от движения души, для движения зада. Породистого, налитого, с шелковистой кожей и лакомыми упругими ягодицами, похожими на половинки персика. Какие и впрямь бывают только у кукол. Не у той барышни из дурацкого анекдота, у которой голубые глаза, а все остальное жопа…
В общем, утро нового дня встретил Буров так себе, утомленный неопределенностью и любовной суетой. Встал, помылся, размял члены и принялся в ожидании Лены возиться с завтраком — та ушла выгуливать поганца Барсика, хозяину которого в очередной раз сделалось плохо. Сквозь щели в занавесях пробивалось солнце, нож с хрустом резал подсохший хлеб, по радио несколько не в тему пели:
