— Ты уже? — Буров посмотрел на Лену, облачающуюся в халат, потом на свои командирские, отсчитывающие вечность. — Пойдешь на трудовую вахту? Строить коммунизм?
Календарь часов показывал «пт», стрелки, судя по свету за окном, половину восьмого. Похоже, начинался новый день.
— Ну да, скажешь тоже. Нахожусь в очередном, своевременно оплаченном отпуске, — с гордостью отозвалась Лена и улыбнулась Бурову требовательно и нежно. — Так что буду отдыхать. Культурно и активно. Составишь мне компанию?
— За компанию жид удавился, — согласился Буров, с уханьем зевнул, а когда Лена вышла, встал и принялся разминаться по урезанному варианту — так, два притопа, три прихлопа. Потом он мылся, брился, размышлял о пустяках, с тем чтобы после завтрака попасть опять на проверенный диван. Минуток этак на сто пятьдесят. Отдыхать Лена и впрямь решила, видимо, активно. Однако это была только преамбула, вступительный аккорд, легкая разминка.
— Собирайся, израильский шпион. И одевайся похуже, — сказала Лена после обеда, ласково поцеловала Бурова и начала собираться сама: рюкзак, комбинезон, гитара и — о господи! — строительная каска. Словно та, пронзительно красная, с веселенького плаката «Не стой под стрелой! Убьет»…
— Куда же ты меня, родная? — вяло поинтересовался Буров, горестно вздохнул и принялся экипироваться во все, тронутое пуделем на зуб. — Может, не надо, а? Пойдем, может, лучше полежим?
— Надо, Василий, надо, — твердо отвечала Лена, интригующе улыбалась и оценивающе посматривала на сбирающегося Бурова. — Так, так, хорошо… А вот так еще лучше… Э, пиджак не надо, надень ветровку, синтетическую память о моем супруге. Да, коротковата кольчужонка. И узковата в плечах. А впрочем, ладно, плевать, любовь к родине тебя согреет. Ну что, готов? Тогда присядем на дорожку. Теперь вставай, бери рюкзак, пошли.
Дорога перед путешественниками лежала нехитрая, на Московский вокзал, правда, по дуге, через лабаз, где они затарились харчами и выпивкой, огромными, чудовищного вида бутылками с портвейном. Такие в народе называют еще фугасами, фаустпатронами и в знак восхищения спортивным мастерством — Сабонисами.[275] Зачем понадобилось это пойло и в таких количествах, Буров понял сразу, едва попал в зал ожидания. Там, у «головы»,[276] царило веселье: странные люди в комбезах, в касках и при ермаках радовались жизни, горланили под гитару и баловались прямо из бутылок дешевым портвешком. Тем самым, из фаустпатронов, которого, как известно, много не бывает…
— А, Ленка, привет! — закричали они, впрочем, не прекращая петь и кутить. — Кто это там с тобой, такой обдрипанный?
— Это Вася, израильский шпион, — сообщила Лена, вытащила фугас, мастерски открыла и, вылив отраву в каску, отправила в народ. — Принимайте в компанию…
— Да нехай, — отозвались массы, быстренько осушили каску и слезно, но с напором попросили Бурова: — Вася, ты там скажи своим, пусть линяют с Голанских-то высот. Ну хрена ли вам собачьего в этом секторе-то Газа?
А сами ни на миг не останавливались, все пели хором и с экспрессией:
Эх, приморили, гады, приморили…
В общем цирк, балаган, дешевая клоунада. Действо это было долгоиграющим и продолжалось и в электричке, следующей в поселок Саблино, и в рейсовом автобусе, и уже на лоне природы, то бишь на берегах Тосны. А вокруг торжествовала жизнь — буйствовала фауна, ликовали птички, лихо альпинировали на оранжевой скале фанаты скалолазания в галошах.[277] Все было полно экспрессии и движения под июльским солнцем. Впрочем, и под землей кипения хватало. В самом авторитетном местном гроте Жемчужном, куда Лена притащила Бурова, жизнь, к примеру, била ключом: брякали гитары, звучали голоса, шипели примусы, звякали стаканы. Насиженные залы и тупички служили местом отличнейшей стоянки, народ трепался, выпивал, фальшиво музицировал, ходил к соседям в гости, общался по интересам и, если глянуть в корень, был совершенно свободен. Ни тебе транспарантов, ни речей, ни программы «Время», ни болтовни, ни охмурежа, ни светлого коммунистического завтра. Ни ментов, ни стукачей, ни гэбэшников, ни сексотов. Готовы куда угодно — хоть на Марс, хоть под землю, лишь бы от руководящей роли партии с ее гениальным ленинским ЦК…
