«Время сердца». Переписка Ингеборг Бахман и Пауля Целана - страница 13

И в первую очередь: прямо сейчас отправь Ровольту[50] рукопись. Я, разумеется, свою рукопись посылать не стала[51], потому что не хочу, чтобы нас снова «сталкивали» друг с другом, и чтобы не повторилась ситуация как в Ниендорфе[52]. Моей вины там не было, а ты обвинил меня — что же скажешь на этот раз? Пойми, я не могу послать свою рукопись. На днях я дам Ровольту окончательный ответ.

Я снова виделась с Нани и Клаусом. Мне нелегко далось рассказать им о тебе и о тех днях в Германии; тем более трудно, что я не знаю, как ты теперь к этому относишься, с определенной дистанции. Мне и самой пока еще неясно, почему возникли тогда все эти трения и напряженность. Я лишь отчетливо вижу, что наш первый разговор уничтожил все мои надежды и старания прошлых лет, что ты сумел обидеть меня намного сильнее, чем я тебя когда-нибудь обижала. Не знаю, удалось ли тебе уже дать себе отчет в том, что ты мне тогда сказал, в тот самый момент, когда я приняла окончательное решение перебраться к тебе, вновь обрести тебя, отправиться с тобой в «джунгли» — неважно, в какой форме; и я не понимаю лишь одного: почему ты через несколько часов или дней, когда мне уже было известно, что ты уходишь к другой, стал упрекать меня в том, что я не была с тобой рядом в этих самых немецких «джунглях». Ответь мне, как я могу быть рядом с тобой, если ты уже давно ушел от меня? Во мне все холодеет от мысли, что все произошло уже давно и я этого не почувствовала, что я была такой непонятливой.

Но я хочу попытаться сохранить дружбу, которую ты мне предлагаешь. Ей долго еще будет мешать то самое смятение, от которого долго еще будет несвободна и твоя дружба со мной.

Но я и теперь всем сердцем с тобой.

Ингеборг.

Нани очень сердится*, что я не вернула ей рукопись, а отдала тебе. Пожалуйста, пришли нам ее поскорее.

Кроме того, для радиопередачи и для журнала «Фурхе»[53] мне срочно требуются последние твои стихотворения, примерно десять или двенадцать. Проф. Фихтнер недавно звонил мне и спрашивал о них. Пусть там будут «Вода и огонь» и «Сделай горьким меня»[54], ладно?

*Она действительно осыпа́ла меня упреками!

Вена, 29 июня 1953 года

Прости, что я лишь сегодня благодарю тебя за стихи. Я не могла собраться с духом.

Нани и Клаус много рассказали мне о Париже, и теперь мне не так тяжело писать это письмо.

В августе уеду из Вены, поеду в Италию, обратно я не вернусь[55].

Мне теперь очень жаль, что я не смогла приехать в мае. Для меня твои стихи — самое ценное из того, что я беру с собой.

Желаю тебе счастья и знаю, что оно к тебе теперь придет.

Ингеборг.

Париж, 20.10.1957

Париж, набережная Бурбон, воскресенье, 20 октября 1957,

половина третьего

<Париж> 25 октября 1957 года

Я, Ингеборг, могу понять, что ты мне не пишешь, не можешь писать, не будешь писать: я осложняю тебе жизнь своими письмами и стихами, осложняю еще больше, чем когда-либо прежде.

Скажи только: стоит ли мне тебе писать и посылать стихи? Стоит ли приехать на несколько дней в Мюнхен (или еще куда-то)?

Ты же понимаешь: поступить иначе я не мог. Поступи я иначе, это бы означало, что я отрекаюсь от тебя — а на это я не способен.

Успокойся и не кури так много!

Пауль.

<Париж> 25.X.57

Сегодня — забастовка почтовых служащих, сегодня письма от тебя не будет.

Во французской газете я прочитал афоризм: «Il est indigne des grands cœurs de répandre le trouble qu’ils ressentent»[58].

И все-таки! Вот:

Через два часа:

Еще одно, потому что оно не вправе остаться невысказанным: