Я выхожу из квартиры, и больше, чем гнев, меня мучает вопрос: грабители унесли картины случайно, наткнувшись на открытую дверь? Или они следили за мной, чтобы проникнуть в квартиру, не взламывая замка? Никаких доказательств ограбления, кроме моего свидетельства, нет. Но оно может обернуться против меня. Ведь я единственный, у кого есть ключ. И я мог сам продать картины, чтобы разжиться деньгами. Что может доказать имя, написанное красным на листе бумаги? Кто станет возиться со словом «Бренда», чтобы извлечь из него ДНК похитителя? У полиции есть другие дела. К тому же они сами могут быть в этом замешаны. Бренда знает, что министр госбезопасности участвовал в заговоре Оливье Нокса. Все они заинтересованы в том, чтобы Бренду отключили от аппаратов за неплатежеспособность. А из этого следует одно: картины похитили, чтобы она умерла…
Перед уходом я достаю из ящика с инструментами отвертку. Обернув рукоятку бумажным полотенцем, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, ломаю замок. Потом вставляю ключ и убеждаюсь, что он не поворачивается. По крайней мере, теперь, когда полиция начнет расследовать ограбление, она не сможет утверждать, что я единственный подозреваемый.
Выбрасываю отвертку в канаву перед домом. Больше мне не придется поливать здесь цветы.
Чтобы совсем меня доконать, начинает моросить дождь. Я так и не снял свитер. Стараюсь не думать, что, кроме него, у меня ничего не останется от Бренды. Капли дождя, пропитанные запахом биотоплива, уже почти заглушили ее аромат. Теперь от свитера несет пригоревшими овощами.
Я иду по разбитому тротуару мимо заколоченных домов, ставших приютом бомжей. Стены густо облеплены плакатами, на которых под девизом «Здоровье, процветание, благополучие!» счастливые семьи с наслаждением поедают низкокалорийный завтрак.
Улицы пустынны. Не видно молодежи, которая раньше тусовалась то тут, то там или устраивала на проезжей части сидячие забастовки против полицейского произвола.
По дороге к метро я делаю крюк, чтобы наведаться к Дженнифер. На пустыре вижу снятый с колес большой трейлер с горшками засохшей герани на окнах. Жалюзи опущены. Дженнифер перестала со мной разговаривать и не отвечает на сообщения с тех пор, как мы переехали. Она еще не оправилась от растительного гриппа и не желает никого видеть. С удивлением слышу внутри трейлера голоса и музыку.
Стучу в дверь. Всё сразу стихает, наступает мертвая тишина. Стучу снова. Проходит минуты три, прежде чем на пороге появляется Дженнифер. Она выходит и тщательно прикрывает дверь.
– Чего тебе?
На лице у нее еще остались прыщи, местами заклеенные пластырем, и она набрала все десять кило, от которых избавилась благодаря мне и методу Пиктона. Непринужденно улыбаясь, я здороваюсь и спрашиваю, как дела.
– А что, не видно?
– Можно войти на две минуты или ты не одна?
Дженнифер отвечает, что мне здесь нечего делать, раз я переехал. Имея в виду «ты больше не из наших». Ей с моими бывшими соседями надо готовить листовки, подрывающие власть. Готовить акции против правительства, в котором теперь состоит мой отец. Так что я отныне в другом лагере.
– Ладно, пока, – говорит Дженнифер.
Я киваю. Теперь я для нее классовый враг. Ей невдомек, что нас разделяет кое-что посерьезней. Дженнифер стремится изменить будущее, а я – прошлое. Нам больше нечего сказать друг другу. Она поворачивается ко мне спиной. Похоже, между нами всё кончено, но я всё-таки добавляю с надеждой:
– Увидимся, когда будем получать чипы?
Дженнифер холодно смотрит на меня через плечо. Мы родились на одной неделе, и, по идее, имплантировать чипы нам должны в один день. Она всегда хотела вместе со мной отпраздновать вступление в мир взрослых с его правами: свободным доступом к интернету, игровым автоматам, ночным клубам и молодежному кредиту… Но, судя по всему, теперь моя бывшая подруга присоединилась к лагерю античипистов и не хочет делать имплантацию.
Дженнифер возвращается в трейлер и захлопывает дверь. А я продолжаю путь к метро. Здесь никому нет до меня дела. Я сжимаю в кармане клочок бумаги с написанным на нем кровью словом «Бренда» и ручку, которая стала холодным оружием. Ничего не остается, только вернуться домой. Домой. Слово, которое потеряло смысл.
