– И моя ручка проделает кротовую нору в этом пироге?
– Увидим.
– Вы будете там со мной?
Он не отвечает. Я повторяю вопрос.
– Томас, ведь это ты хочешь что-то изменить. Меня всё вполне устраивает. К тому же, оставшись здесь, я буду более полезен. Смогу охранять твое тело, пока ты в отключке.
Я прошу водителя не уезжать. Тот кивает, привыкший к прихотям министерских отпрысков, которые разъезжают на казенных машинах. Наверняка он видел кое-что похуже подростка, вполголоса повторяющего школьную программу по физике, уткнувшись в собственную подмышку.
Я выхожу и захлопываю дверцу. Из дома не доносится ни звука, в окнах нет света.
– Звони! – требует профессор, высунув морду из расстегнутой молнии.
– А если мы их разбудим?
Я прикусываю язык – как же я мог ляпнуть такое! Но, может, он не обратил внимание на это «их».
– Так им и надо! – рычит он.
Я на всякий случай помалкиваю. А Лео не дурак! На открытии выставки он заметил, что его вдова и бывший коллега Уоррен Бошотт крутят шуры-муры. Я молча ему сочувствую. Он удрученно разводит лапами. Моя рука поневоле тянется к его макушке и почесывает шерсть между ушами. Это во мне проснулась мужская солидарность. Медведь снова скрывается под курткой.
– Не переживай за меня. Я научился отстраняться от таких вещей. Я стал бесплотным духом. С космическим сознанием.
Эдна Пиктон в тесном застиранном халате открывает только на третий звонок. Похоже, она действительно спала. Вид у нее не фонтан, скажем прямо. Наверное, она сейчас одна.
– Надеюсь, не помешал?
– Конечно, помешал – как обычно! Что-нибудь стряслось?
– Да, у меня дома атомная война. Родители достали.
– И ты просишь, чтобы я предоставила тебе политическое убежище, – улыбается Эдна сквозь зевоту. – Ну что ж, ты уже ночевал на нейтральной полосе.
– Где?
– В спальне моих внуков. Я оставила там твое постельное белье. Ладно, спокойной ночи, я пошла досыпать.
Закрываю дверь и поднимаюсь за ней по лестнице, ободряюще похлопывая медведя сквозь ткань куртки, чтобы он утешился по поводу неверности своей вдовы. Эдна сворачивает на площадке второго этажа и идет к себе в спальню. А я топаю дальше наверх, мимо детской спальни, и вхожу в кабинет Пиктона. Он вылезает из-под куртки, спускается по молнии, как альпинист, и, приземлившись на гору своих бумаг, ностальгически вздыхает.
– Здесь всё по-старому, – с удовлетворением отмечает он, оглядывая стопки книг и папки, громоздящиеся одна на другой. – Странно… Видишь ли, это единственное место, где…
Его голос прерывается, но он продолжает:
– …единственное место, где я на долю секунды забыл, что уже умер.
Он обхватывает себя лапами, чтобы унять дрожь волнения.
– Давай начнем, – прерывает он себя. – Как ты до сих пор работал с хронографом? Покажи.
Я усаживаюсь в его бархатное кресло и разгребаю себе небольшое пространство посреди бардака на столе. Достаю ручку из кармана и, сняв колпачок, кладу ее на бумагу.
– Я закрываю глаза, представляю себе нашу встречу на пляже и описываю ее заново.
– И всё? – спрашивает он, облокотившись на пирамиду из бумаг, которая немедленно рушится прямо на него.
Я озадаченно смотрю на медведя. Он продолжает, поднявшись:
– Твоя ручка – не волшебная палочка. Она усилитель. Она улавливает и распространяет электромагнитные сигналы твоего мозга – фотоны с информацией спутываются и со сверхсветовой скоростью летят, открывая туннель в параллельный мир. Понимаешь?
– Нет.
– Ладно, начнем сначала. Закрой глаза.
Пиктон меняет научный жаргон на тон гипнотизера и говорит низким голосом:
– Я буду считать от одного до четырех. Расслабься. Выкинь из головы всё, что ты пережил начиная с воскресенья 30 июня, куда сейчас вернешься. Еще ничего не произошло, договорились? Раз. Проверь, что ты помнишь. В памяти есть только одно: в это воскресное утро ты решил побегать по пляжу со своим змеем, несмотря на шторм. Итак, я говорю: два. Теперь, когда твоя память сосредоточилась на воскресенье 30 июня в три минуты после полудня, отпусти все свои воспоминания, преврати их в дым, как превращается в дым горящий листок бумаги. Вот так… И я говорю: три. Итак: время начало отсчет при твоем приближении к решающей развилке, на которой ты сделаешь свой выбор. Я скажу «четыре», и тебе останется только написать слова, которые сами лягут под перо твоей ручки: говорит бумага, а ты только отвечаешь. Ты готов? Сейчас воскресенье 30 июня, три минуты после полудня, мы на пляже. И я говорю: четыре.
