– Бабуля, еще что-нибудь веселенькое, пожалуйста.
И бабуля начинала:
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья,
А завтра утром на рассвете
Заплачет вся моя семья…
Однажды, уходя в церковь, бабуля сказала нам:
– Сегодня у нас особый день. Сегодня в церкви будут петь, кого за здравие, кого за упокой. Если хотите за здравие али за упокой души сродственников, скажите.
– Бабуля, а знакомых можно?
– Можно и знакомых.
– Тогда пусть батюшка отпоет нам за упокой троих наших знакомых: Атаси, Зуэйна и Насера.
– Господи, имена-то какие чудные. На-ко, запиши мне на бумажке. Я подам отцу дьякону, он по бумажке и отпоет. А свечку какую покупать, большую али маленькую?
– Большую, бабуля, мы дадим вам деньги.
Бабуля совсем было собралась уходить, но, посмотрев на наши лица, вдруг сказала:
– Учтите, если эти люди еще живые, начнут сохнуть, сохнуть и преставятся.
Дверь закрылась, мы прыснули, представив, как под колокольный звон дьякон огромной церкви на улице Пестеля будет басить:
– Рабов Божиих Атаси, Зуэйна и Насера – за упокой… – И хор дружно подхватит: "аминь".
Давно исчезли с политической арены президент и премьер Сирии, и я не знаю, "преставились" ли они или еще в дороге. А Насер… Как идет эта черная рамочка к вашему отлично сшитому серому костюму, полковник…
Конец эпопеи с бабулей был неожиданным и печальным. В один из ясных безоблачных дней вдруг грянул гром.
– Я должна вам что-то сказать, но вы будете смеяться.
– В чем дело, бабуля?
– Мне жить у вас ндравится, но я должна от вас уйтить.
– Как? Что вы, бабуля! Как же мы без вас? И в чем же дело, наконец?
– Я получила предложение и Хочу выттить замуж.
– Замуж?… Замуж? – Мы с Евой обалдело посмотрели друг на друга. Молодые, привлекательные девушки засыхают старыми девами, и вдруг морщинистая восьмидесятилетняя старушка, которую время уже начало изгибать дугой, получила предложение… выйти замуж. В этом безумном, безумном, безумном мире не соскучишься.
– За кого же, бабуля?
– Там за одного куманиста.
Куманиста? Черт, каких только сект не бывает у христиан! И баптисты, и адвентисты, и пятидесятники. Оказывается есть еще и куманисты.
– А кто они такие, бабуля? Что у них за вера?
– Господи! Куманистов-то не знаете! Побойтесь Бога! Да их же везде полным-полно, куда не сунься – везде куманисты.
– Коммунисты, коммунисты, наверное, бабуля? Да?
– Ну да, я же говорю, куманисты.
Кто бы мог подумать, что в их поселке вдруг овдовел какой-то древний дед, старый коммунист, и, судя по словам бабули, еще не промах во всех отношениях. Огород, корова и куры остались без присмотра. Дед срочно стал искать невесту, и всеволожские старушки вступили в конкуренцию. Наша бабуля получила предложение. С юных лет живущая в чужих домах, она мечтала о своем маленьком хозяйстве, и сейчас мечта ее готова была осуществиться. При этом ее одновременно привлекало и пугало то, что "куманист" был здоровым "бугаем" и что он обязательно будет "приставать". Она посоветовалась с гинекологом, и врач сказала, что начинать половую жизнь в этом возрасте вредно. Тем не менее, поколебавшись, бабуля открыла нам душу и ушла навстречу своей судьбе.
Но судьба не улыбнулась Марье Ивановне. Перевозя дрова к своему дому, дед забрался на самый верх переполненного грузовика. На крутом вираже дрова поползли и дед свалился вниз. Одним куманистом стало меньше.
Бабуля не успела выйти замуж. К нам она тоже не вернулась.
ЧТО ПОЗВОЛЕНО ЛЕНИНУ – НЕ ДОЗВОЛЕНО ШТИЛЬБАНСУ
Постепенно допросы снова стали напряженными. Я вдруг заметил, что Кислых перестал точно записывать мои показания. Началось с мелких неточностей, и я, скрипя зубами, пропускал их. Неудобно как-то поправлять человека, который каждое утро передает приветы от Евы, справляется, как мое здоровье, тепло ли в камере и получил ли я таблетки от печени. От этого человека зависит во многом не только мой будущий срок, но и окажется ли Ева безработной с ребенком на руках.
Кончились времена, когда в конце протокола допроса я писал положенный стандарт: "Протокол допроса мною прочитан. Записан правильно. Дополнений и исправлений не имею". Я начал вносить исправления, и мы оба обязаны были их подписать. После протокола теперь шел длинный ряд моих дополнений и комментариев, как меня понимать. В святой наивности я верил, что ничего страшного здесь не происходит. Зачем же писать слово "сборище", когда я говорю "собрание", ведь в русском языке первое из них несет явно пренебрежительно-отрицательный оттенок, в то время как второе – положительно-нейтрально. Святая наивность… Все шло по плану. И по этому плану начиналась вторая стадия. Теперь уже фактов было мало, теперь шла война оценок. Волка, попавшего в оцепление красных флажков, надо было загнать в определенное заранее место – под выстрел охотника.
