Скверный, однако, осадок оставили Курослеповы излияния. Как будто пришел некто, разворошил все закоулочное, перетряс кучу старья, о котором тебе меньше всего хотелось бы знать, да еще принудил всматриваться, взвешивать, оценивать весь этот хлам!..
Обвинял, обличал, впадал в лирику, жаловался, и все так, будто метил во что-то во мне, чтобы я полнее разгадал, что у него на уме. И все таким тоном, будто он обязан выложиться, а я — его выслушать. И, опять же подобно Ларисе Константиновне, преподносил все так, что его нельзя было воспринимать иначе как только в нужном ему смысле.
Хотел бы я знать, чего он добивался… Ведь добивался он чего-то? Не станет же человек выворачиваться наизнанку, чтобы убедить собеседника в правильности избранного способа существования?.. Или он не очень уверен, что этот способ убедительно противостоит никуда не годной Ивановой жизни?..
Да, все это говорилось мне главным образом потому, что я далек от Ивана. В изображении Курослепа Иванова жизнь представала как непригодная для подражания уже потому, что он не достиг того положения, которое говорило бы об успехе, удаче в Курослеповом смысле.
Он избрал меня своим поверенным еще и потому, что в его представлении я безусловный антипод Ивану, то есть человек, который избрал верный путь и теперь живет «как надо». Потому Курослеп и начал выступление с восхитившей его картинки из моей жизни. С какой стороны ни глянь, я для него преуспевающий единоверец. Ни больше ни меньше. Черт знает что! Как будто это честь для меня.
Во всяком случае, ты больше не будешь думать о нем как о человеке малознакомом, о ком судишь по внешним приметам. Внешне люди в большинстве заурядны, ну а сегодня ты убедился, что и самый заурядный из них совсем не прост — тем же обособленным взглядом на людей. И чем короче расстояние, отделяющее взгляды таких субъектов от их действий, тем они опаснее. Дело в конце концов не в рассуждениях Курослепа на модную тему о духовном обнищании России, о великом множестве и разнообразии человечьей низости, или — об Ивановой никчемной праведности… Он выговаривался с умыслом обосновать право жить по-крысиному.
Что-что, а оправдать вынужденный способ существования проще простого. А если он единственно возможный не только потому, что святой Руси не везет на власть предержащую?.. Вот в чем вопрос.
Что с того, что жена сбежала, что какое-то время мотался по свету в поисках «своей идеи», что наслушался зауми на интеллектуальной толкучке и утвердился в неспособности очаровать собой хоть единую душу?.. Что здесь доказывает, что истинное во всяком смертном простейшее, то бишь — плебейское?.. Мир велик, и любое обобщение ложно, а тут оно еще и неуважительно… ко всему прогрессивному человечеству.
Он так уверен в себе, что ни разу не испросил моего мнения. Как и ни разу не упомянул о нас с матерью… Из деликатности?.. Вряд ли, скорее по той простой причине, что я для него — преуспевающий единомышленник, и не случись ему встать на ложный путь, он непременно жил бы теперь по-моему. Не повезло бедолаге.
Увы, все свойства человека — в стиле его бывания. Чем он озлобленнее, тем яснее, на чем «зациклился», тем четче просматривается «личностная доминанта».
Но так ли уж замысловат Курослеп?.. Может быть, изливая сокровенное, он попросту извинялся — вот-де почему я такой нервный?.. Или и того проще — потянуло поплакаться, как то в обычае у людей, во хмелю неравнодушных к безвестности своих неудач?..
Но лгут и в слезах. Лгал и он, когда говорил, что уверен, что все вокруг живут по-крысиному; очень уж неспокоен для философа, постигшего людей… Да и незачем раздваиваться, коли уверовал в правомерность существования ради простейшего в себе.
В том-то и штука, что не очень уверовал. Сколько ни доказывай, что подлинно в нас простейшее, это никак не подходит для собственной персоны.
Тут-то и начинается раздвоение. И нервные расстройства.
Но стоит ли расстраиваться?.. Не так-то просто отыскать человека, между чьим сущим и видимым — знак равенства.
Разве среди совсем юных, не оперившихся, бредущих ощупью — вроде этой затурканной девицы — Костантии, которую распирает где нужно и где не нужно…»
