— Вали отседа, мозгляк!.. — свирепо прошипел Мефодич, едва за Курослепом закрылась дверь. — Дела принимает! Ишь какой деловой!.. По делам-то его давно судить пора!..
Летчик застегнул пальто и сказал — как вслух подумал:
— Некому нас судить, старик.
Перед его возвращением с работы в городе прошел сильный снегопад, и по выходе из электрички приятно дышалось холодком — легким, свежим. Автомобили катили неслышно, как по белому одеялу. На по-дневному многолюдных улицах весело переглядывались ранним светом припорошенные окна.
И вот — куда что девалось! Пока топтался в бильярдной, машины успели размять и разметать подтаявший снег, темнота сгустилась, потяжелела, с крыш ливмя лилось, ноги проваливались в напитанное водой снежное месиво. Началась нудная грязная городская оттепель. Вначале он еще обходил слякотные места, потом махнул рукой и пошагал не глядя под ноги.
Как во всякий свободный вечер, Нерецкой был слегка под хмельком и душевно расположен ко всему на свете. Как будто чья-то мудрая воля мирила его и с погодой, и с городом, и с самим собой. Видимый мир представлялся какой-то своей слабой, незащищенной, извинительной стороной. И думалось обо всем снисходительно, сочувственно, в душе разливалось терпеливое смирение.
«Какие бы чувства ни пробуждали в тебе люди, они дают столько, сколько могут дать! — говорил он себе, удивляясь, как эта простая мысль не приходила к нему раньше. — Напрасно я напомнил Курослепу о деньгах… Что ни говори, а всякое соглашение оправдано уже тем, что возможно… Многое на этом свете не имеет другого оправдания. И не вина Курослепа, что он есть то, что есть: что делать, если тебе отказано в том, что легко дается твоему плебею…»
— Не-рец-ко-ой!.. — донеслось от стоянки автомобилей перед большим магазином на первом этаже дома-башни.
Так орать на всю площадь мог только один человек — Сергей Мятлев. Высунувшись из окошка «Волги», он махал рукой и улыбался во весь рот.
— Слышь, у Митеньки новоселье!.. Уважим?.. Он в гастроном побег… Да не боись, на завтра все одно погоды нема!.. — Приглядевшись к Нерецкому, Мятлев схватил его за рукав. — Подь-ка ближе!.. Чтой-то больно веселый? Из гостей?.. Или втихаря сосешь, разбойная душа?..
Нерецкого обрадовала не столько сама встреча, сколько то, что он сейчас вспомнил, что Мятлев каким-то образом скрыл от аварийной комиссии провинность Митеньки перед аварией в Сибири. «Давай, давай — выгораживай! — брюзжал второй пилот. — Он тебе не такое отмочит — в благодарность!..» — «За одного битого двух небитых даю!» — дурачился Мятлев.
Только теперь Нерецкой сообразил, что, если бы начальство дозналось о халатности Митеньки, очень может быть, что его не только отстранили бы от работы, но и жилья не дали. Кажется, впервые Нерецкой и на земле проникся к Мятлеву тем расположением, какое испытывал к нему в воздухе. И еще вспомнил слова, которые слышал не однажды и которые до сих пор казались ничего не значащими, как одна из вариаций на тему «я тебя уважаю», а теперь вдруг обрадовали: «Мне с тобой, Андрей, летать лучше, чем без тебя, — говорил Мятлев. — Сам не пойму почему!..»
— Да! Зою видел!.. — обернулся Мятлев, когда Нерецкой расположился на заднем сиденье. — К тетке наезжала. Что-то не очень веселая?..
Нарочитой серьезностью вопроса Мятлев задним числом извинялся за шутейный тон, какой позволил себе у стола Лизаветы, не подозревая, что опять попал впросак, что теперешняя его озабоченность так же неуместна, как и тогдашняя шутливость. И Нерецкой, с благим намерением загладить свою прошлую резкость, заговорил так, чтобы Мятлев понял, что ему нет нужды извиняться: Зоя и в самом деле не стоила того, чтобы о ней беспокоиться. Он рассказал, где встретил жену в тот вечер, рассказал подробно, подсмеиваясь над собой, в полной уверенности, что откровенничает во вкусе Мятлева, которого всегда забавляли такие происшествия; что этим анекдотом из своего житья-бытья он подыгрывает веселому настроению Мятлева. Выставлять на обозрение семейное грязное белье не очень-то порядочно, что и говорить, но во-первых, семьи больше нет, а во-вторых, в разговоре с Мятлевым можно пренебречь подобными нюансами. Изобразив происшедшее во всех деталях, Нерецкой ожидал в ответ проявление солидарности в самых сильных выражениях, за которыми Мятлев в карман не лез, но тот непонятно молчал, скучно разглядывая выходящих из гастронома. Наконец сказал:
