Время итогов - страница 19

Через несколько дней Екатерина Николаевна принесла классные работы и стала раздавать их, объявляя отметки. Мое сочинение оказалось самым последним.

— Вот, послушайте, как написал один ваш товарищ, — сказала она и стала читать.

Я не знал, к добру это или к худу, но медленно сгорал от стыда.

— Кто это, кто написал? — сразу же зашумели ребята, как только она кончила читать.

Екатерина Николаевна назвала меня. И добавила, что мое сочинение читала в седьмом и даже в восьмом классе, как образец настоящего сочинения.

Кто знает, скажи она мне, чтобы я больше занимался литературой, чтобы поступил в литературный кружок, возможно, у меня и появилось бы желание сочинять, но этого сказано не было, и я не придал никакого значения своему успеху. Даже дома не похвастался.

Но ничто не проходит бесследно. Чему я не придал значения, на это обратил внимание мой одноклассник Георгий Мошков. Он подошел ко мне после уроков. В классе его прозвали «блондин-красавец». Не по годам высокий, с большими серыми глазами, светловолосый, он нравился девчонкам.

— Послушай, — сказал он мне, — ты не хотел бы после школы зайти ко мне домой? Как?

Я согласился. Чего ж не зайти? И вот я у него в квартире. Такой квартиры мне еще не приходилось видеть. В ней было несколько комнат. И одна из них — Гошкина, просторная, с двумя окнами, с книжными шкафами, с большим письменным столом, в котором было не меньше десяти ящиков, с диваном, если бы Гошка захотел отдохнуть или поваляться. Прихожая была такая длинная, что можно было играть в чехарду. Середину столовой занимал большой овальный стол под белой скатертью. На стенах висели картины в тяжелых бронзовых рамах. Над столом — люстра в хрустальных сосульках. Когда сели пить чай, то перед каждым лежала тарелочка, нож, вилка и салфетка, сложенная уголком.

Мы сидели вдвоем за этим громадным столом, на котором свободно лежали печенье, фрукты, ветчина, сыр, колбаса, булка в плетеной корзинке.

— Кто у тебя отец? — спросил я, поражаясь такому богатству.

— Доктор-венеролог. Если заболеешь, приходи, по знакомству могу составить протекцию, — улыбнулся Гошка. — Да брось ты ее, — это он про салфетку, которую я никак не мог приспособить. — Это уж у нас так заведено, но сейчас ни к чему.

Я оставил салфетку в покое.

— Ты кем будешь, когда вырастешь? — спросил он меня.

— Не знаю... Может, путешественником.

— В чистом виде путешественников уже нет. Все давно открыто. Есть ботаники, геологи, этнографы, они организуют экспедиции, но для этого надо кончать специальные вузы.

— А ты кем будешь? — спросил я.

— Поэтом. Ты ведь и не знаешь, я пишу стихи. Это потруднее, чем писать классные сочинения. Пойдем.

Мы прошли в его комнату. Он достал из стола толстую в клеенчатой обложке тетрадь, усадил меня на диван и стал читать свои стихи. Были они длинные, не очень складные и, главное, неинтересные. Я зевнул.

— Тебе что, не нравятся?

— Да.

— А вообще-то ты любить стихи?

— Не знаю...

— То-то и видно. А вот давай, кто лучше напишет стихотворение. Тема. Ну, скажем, — «Ручей». Времени дается десять минут. — Он засек время на круглых настенных часах, и мы начали сочинять.

И опять я попытался представить как в классе — весну, так тут — ручей. Оказывается, я их немало уже повидал, то извивающихся, длинных, то коротких, бурных, — приходили на память подснежные, журчащие, звонкие, прыгающие через камушки. И как это вышло, но неожиданно сложились строчки:

Прошло немного, и появились еще две строки:

После этого, сколько я ни думал, ни вглядывалея в «свои» ручейки, ничего не написалось.

— Стоп! — крикнул Мошков. — Время! — даже не спросив, написал ли я хоть что-нибудь, стал тут же читать свое. И опять у него было длинно и скучно. Окончив читать, поглядел на меня и понял, что мне не понравилось.

— Ну, что ж, поглядим, что у тебя получилось, если хоть что-нибудь получилось. Послушаем.

Я прочитал свои четыре строчки. Георгий густо покраснел.

— Больше ты к своему стишку ни слова не прибавишь, — зло сказал он.