А вот Беркант…
Они происходили из религиозной семьи, жившей на юге страны. Когда началась революция — Кари, супруг Гулистан и отец ее детей — убил полицейского, забрал его оружие и вступил с ним в ряды исламской милиции. Вместе с ним — на джихад стал и их старший сын Омид, а вот семнадцатилетнему Берканту, среднему — отец запретил вставать на джихад, сказав, что тот должен заботиться о матери и младших. Хвала Аллаху — они успели уйти подальше от Бендер-Аббаса, когда все началось, она уговорила Берканта не идти на джихад и остаться с ними. Теперь — Беркант ненавидел мать за это…
И Кари и Омид — стали шахидами на пути Аллаха, они погибли то ли в боях с русскими, то ли — если уцелели к тому времени — от атомного взрыва. Они как раз успели дойти до Тегерана, когда началось вторжение. Русские шли вперед, в исполосованном белым небе проносились реактивные самолеты, обрушивая на исламскую армию, армию Махди удар за ударом, сама Гулистан молила Аллаха о спасении — а Беркант выкрикивал в небо ругательства, потрясая кулаком и призывая низвергнуть нечестивых с неба вместе с их дьявольскими, несущими смерть машинами.
Потом умерла Насима. Ей было всего шесть лет, и она отравилась чем-то, еды в те страшные дни не были, и питались чем попало, кто-то и мертвечиной. Она металась целый день в бреду, а к вечеру умерла и не было врачей, чтобы помочь ей, потому что врачи были или жидами или русскими, и кто не успел убежать от кошмара — тех вырезали. Тем же самым заболел и Беркант, он бы, наверное, умер — но пришли русские, и военный врач вылечил его. Гулистан похоронила свою дочь, а потом — пошла в лагерь беженцев.
Так они и пережили зиму — страшную, несытую, зиму. Сложно было всем — но она видела, что сложно было и русским, но они пытались помогать им, как могли. Вот только Берканту было все равно…
Беркант вышел из своей отгороженной картоном клетушки, услышав, как мать затаскивает мешок. Молча стоял и смотрел на это, не пытаясь помочь, и в глазах его сверкала ненависть. Он теперь — всех ненавидел.
Мимо пробежал Джавад, уже с портфелем. Надо было спешить — русские машины заберут детей и доставят их в школу в Тегеране, здесь ничего не строили, потому что здесь — лагерь беженцев, и рано или поздно его снесут. Школа должна быть там, где живут люди. Живут — а не выживают…
— До свидания, мама…
Новая вспышка ненависти — Джавад полюбил говорить по-русски, он очень гордился тем, что у него получается хорошо. Беркант не мог ударить младшего брата, потому что погибший отец сказал заботиться о матери и о младших — но он ненавидел. Ненавидел не Джавада — а русских за то, что они учат Джавада своему языку. Он сказал, что убьет аль-Муалема, если тот еще раз к ним придет.
Гулистан прошла к столу, который достался к ним от переехавших соседей, отрезала от буханки хлеба кусок, протянула его Берканту.
— Поешь, сынок.
Беркант покачал головой.
— Сколько раз я должен повторять тебе — я не буду есть хлеб русистов.
— Хлеб это всего лишь хлеб. Разве бывает халяльный[4] хлеб?
— Все, что мы берем у русских — харам.
— Тогда заработай! Заработай и мне не придется ходить по утрам и брать у русских еду! Заработай!
Гулистан слышала, что у русских — женщины имеют одинаковые права с мужчинами. Раньше — она бы никогда не посмела так сказать мужчине. Но сейчас — многое изменилось.
Беркант скрипнул зубами, ушел к себе. Через несколько минут вышел — уже обутый.
— Куда ты идешь?
Ничего не ответив, Беркант вышел из контейнера. Гулистан — какое-то время стояла как оглушенная, а потом — опустилась на пол и горько, навзрыд заплакала…
Беркант вышел к воротам, когда русские машины, собрав детей уже ушли. Ничего… они еще поплатятся… За все!
Они отбирают мужчин у народа. Они отбирают детей и заставляют их ходить в свои проклятые школы, где учат их не Корану, а своим богопротивным наукам и своему языку. Да кто они вообще такие, чтобы решать за них, как им жить?!
Беркант — вышел на дорогу, пошел в сторону Тегерана. Не прошел он и километра — как рядом с ним остановилось такси.
— Подвести, господин?
Беркант наклонился, подозрительно осмотрел салон.
