Рахарио кивнул сначала ему, потом другим мужчинам.
– Отведите их на корабль.
Он смотрел, как его матросы пошли к девушкам – медленными, осторожными шагами. Тихо и успокаивающе они заговорили с ними на своем языке и на тех обрывках китайского диалекта, которые знали. Они выводили девушек одну за другой; девушки дрожали, хромали, некоторых приходилось поддерживать. Некоторые плакали – может быть, от облегчения, а может быть, оттого, что еще не понимали, то ли они оказались в безопасности, то ли на следующем этапе своего мученического пути. Некоторых мужчинам пришлось нести – настолько они ослабели после долгого плавания.
Рахарио отвернулся, когда Дайан проносил мимо него девочку, она выглядела немногим старше его Феены.
– Все, туан, – сказал Дайан после того, как обошел весь трюм с фонарем в руке, заглянув в каждый уголок.
Рахарио кивнул:
– Идемте.
Какой-то звук заставил его замереть, такой слабый, что был скорее догадкой. Его рука легла на дуло пистолета.
Движением пальца он дал понять Дайану, чтобы посветил на ящик возле двери. Что-то светлое мелькнуло в щели; он не смог определить что. По другому его молчаливому знаку Дайан поставил фонарь на пол, и когда Рахарио ему кивнул, он рывком вытянул ящик.
Свернувшись калачиком и обвив руками подогнутые колени, на полу сидела девочка. Она испуганно смотрела на него снизу вверх, личико осунувшееся и белое как мел.
Рахарио отнял руку от оружия и присел на корточки.
– Не бойся, – заговорил он тихо на хок-кьень, с улыбкой, которой надеялся вызвать доверие девочки. – Тебе никто не сделает ничего плохого.
Девочка не шелохнулась.
– Умно, что ты спряталась за ящиками. Но теперь тебе больше не надо прятаться. Идем. Мы отвезем тебя в безопасное место.
Он протянул ей руку.
Потом вздохнул и придвинулся ближе. Медленно, чтобы не спугнуть ее, и бесконечно осторожно обнял одной рукой, подсунул вторую ей под коленки и поднялся с нею на ноги.
Она была пугающе легкой, ненамного тяжелее Феены, хотя была, пожалуй, постарше. Тянула не больше, чем ее кожа да косточки, лопатки ее ощутимо врезались ему в бицепс сквозь тонкую ткань рубашки; при каждом ее судорожном вдохе он чувствовал веер ее тонких ребрышек. От нее дурно пахло; кисловатая вонь, одновременно глухая и едкая, а моча, которой были пропитаны ее длинные штаны, увлажнила теперь и его рубашку.
– Ты можешь отдать ее мне, туан. – Дайан протянул руки к девочке.
Ее веки закрылись, и голова упала на грудь Рахарио. Дрожь пробежала по ее телу, передалась ему и ввергла его в некоторое потрясение.
– Нет. – Голос его звучал сипло. Он разглядывал девочку, она безвольно обмякла в его руках. – Я возьму ее домой.
Отфыркиваясь, Рахарио вынырнул из реки, отвел с лица мокрые волосы и поплыл сильными, равномерными гребками к дебаркадеру.
Ночь давно наступила, но была все еще полна жизни. Повсюду на берегу звенело, шелестело, потрескивало. Рыбы сопровождали и пересекали его путь под водой. Как будто знали, чего сегодня им нечего бояться, они задевали его руки и ноги, когда он скользил над илистым дном. Слепой в черноте ночи, в чернильно-темной реке. Благотворно глухой, чувствующий и воспринимающий только своей кожей и мускулами. Прозрачная речная вода на языке, когда он выныривал и выполаскивал рот, выплевывая воду высокой дугой, прежде чем снова устремиться в поток.
Он чувствовал себя омытым душой и телом, когда вышел из реки, больше, чем могла бы его очистить обыкновенная ванна в доме. Он отряхнулся и влез в свежие брюки и рубашку, которые вынес с собой из дома.
Лоб его наморщился, когда он шел к дому и в нежно-желтом прямоугольнике слабо освещенного проема двери различил силуэт. То была Кембанг, одна из женщин в доме, которую он вырвал из сна, чтобы она позаботилась о китайской девочке; она явно поджидала его.
– Что случилось?
– Извините, туан. – Она обозначила поклон, беспокойно сцепила пальцы перед подолом саронга и снова расцепила их. – Дело в ребенке, которого вы принесли давеча.
– Что с ним?
Широкими шагами он прошел мимо нее в дом, и она семенила за ним следом.
– Мы ее помыли и одели, как вы сказали. Она не пикнув позволила все это сделать, послушная. Но… вот только есть не хочет.
