– Тихо, тихо! – смеясь, он взял ее за плечи и развернул к себе. – Ты не находишь, что настало время для настоящего поцелуя?
Обвив ее одной рукой, он прижал ее к себе. Улыбающимся ртом прижался к ее губам, горячим и влажным; его язык скользнул по ее губам и протиснулся между ними. Он был теплый, как земля, напоенная дождями, и на вкус был почти сладким, с примесью алкоголя и сигарного дыма.
Георгина закинула голову, отстраняясь.
– Не надо пугаться! В конце концов, это не первый твой поцелуй. – Забавляясь, он поднял вверх бровь. – А я-то ожидал чуть большей отдачи от моей жены в первую брачную ночь.
– Я не хочу! – Георгина попыталась вырваться.
Он жестко схватил ее за локоть, уставился ей в лицо:
– Я не чудовище, Георгина. Но и не святой. И уж подавно не добродушный болван. Я поставил на карту свою должность в фирме и свое доброе имя, чтобы помочь тебе выбраться из твоего неприятного положения. Твой отец с таким же успехом мог прогнать меня с проклятьями и позором, и после этого я бы уже никогда не занял хорошего положения в коммерции. Ни в Сингапуре, ни где-либо еще. Но я пошел на этот риск, потому что я делал это для тебя. Но за это я вправе и потребовать чего-то. – Его хватка слегка ослабла. – Ты не считаешь, что ты передо мной в долгу?
Загнанная в угол, Георгина повесила голову.
Он нежно провел костяшками пальцев по ее щеке, вниз к линии подбородка.
– Если бы ты только знала, как давно я об этом мечтал. Пожалуй, с того момента, как приехал забирать тебя с причала и ты взглянула на меня своими красивыми синими глазами.
– Ребенок, – прошептала Георгина. – Я не хочу повредить ребенку.
Ложь. Она не хотела иметь ребенка, еще нет. Не в замужестве с человеком, который ей нравился, но которого она не любила и тем более не вожделела.
Он напрягся.
– Разумеется. – Это прозвучало трезво, почти холодно. – Я постараюсь быть осторожным.
Он взял ее за руку и повел к кровати, на ходу расстегивая пуговицы жилета.
Она плавилась от стыда, что он видел ее голой. Она стыдилась этого другого, чужого тела, которое было намного грузнее тела Рахарио. С узловатыми мускулами и кожей, поросшей золотистой шерстью. Стыдилась его восторженного бреда, бормотания ласкательных слов, которые каплями стекали с ее кожи.
Он старался быть осторожным, хотя дрожал от вожделения, и все-таки не мог избежать того, что делал ей больно в своем возбуждении, был груб и неуклюж; каждое прикосновение к ее груди, тугой, как медовые дыни, для которой и тонкая ткань кебайи была слишком жесткой и шершавой, причиняло ей боль. Он следил за тем, чтобы своим сильным телом не слишком нагружать маленькое полушарие между ее острыми тазовыми костями, но оно горело, когда он вторгался в нее, неприятно натиралось, когда он в ней двигался. От аромата жасмина, исходившего от простыней, изминавшихся под ними, от терпкого запаха его кожи, от его учащенного дыхания и от жара, источаемого его телом, ей становилось дурно.
Но хорошо, что это быстро кончилось, он откатился на другую половину матраца и погасил свет. Она забралась под простыню, а его семя липко сочилось у нее между ног.
Пока смерть не разлучит нас.
В темноте она дала волю слезам, и лягушки квакали, потешаясь над ней и высмеивая ее.
– Я знаю, что ты меня не любишь, – услышала она его шепот через какое-то время, голос был утомленный после соития, язык тяжело ворочался после стольких бокалов шампанского и крепких напитков. – Но каждое слово моей брачной клятвы, которую я давал у алтаря, я произносил от всей души. И я знаю, что могу быть тебе хорошим мужем. Если только ты мне позволишь.
