Громыхая, скрипя, звеня, шум города хлынул навстречу их паланкину и забурлил вокруг него неукротимым потоком. Георгина услышала, как саис впереди выругался, повозка резко затормозила.
Георгина высунулась из окна. Мимо, покачиваясь, проплыл огромный тюк белья на голове доби-валлаха. Паланкин стоял, зажатый между другими повозками, которым надо было в ту же или в противоположную сторону.
– Яти, – крикнула она саису, – что там такое?
Саис повернулся на козлах. Паланкин Финдли был одним из немногих в городе, которым управляли с козел, потому что Гордон Финдли находил бесчеловечной обычную здесь практику, чтобы саис бежал рядом с лошадью; соответственно, Яти гордился своей работой, паланкином и туаном Финдли.
Его лицо, коричневое и изборожденное рытвинами, как грецкий орех, омрачилось.
– Минта мааф, я прошу прощения, мисс Георгина! Сейчас поедем!
Георгина со вздохом откинулась на спинку сиденья. Ее коленка сама по себе начала покачиваться, пальцы отбивали быстрый такт по жестяной банке, и она снова выглянула в окошко. Теперь она увидела впереди воловью упряжку, которая стояла поперек дороги и явно не могла двинуться ни вперед, ни назад. Оба серых вола стояли неподвижно, опустив головы, глухие к крикливым приказам, манящим призывам и щелчкам кнута.
Позади воловьей упряжки уже виднелся горб моста, на котором выстроились в двух направлениях два ожерелья из телег и колясок, которые то останавливались, то мягко продвигались вперед. Георгина вспомнила: раньше саис всегда довозил их именно до этого моста, только тогда он был узкий и пешеходный. Дальше они шли пешком, мама крепко держала ее за руку, решительно шагая в своей широкой юбке, высоко подняв голову, и широкие поля ее соломенной шляпы трепетали на ветру. Георгина то и дело задирала голову, любуясь своей матерью, которая была тонкой и хрупкой, но вид имела такой гордый и бесстрашный, что все уступали им дорогу. Как будто видно было по ней, что в Индии она сопровождала своих братьев в охоте на тигров.
Георгине часто казалось, что она похожа на львицу, с карими глазами в золотую и зеленую крапинку, особенно когда по утрам и вечерам ее темные волосы были распущены и стекали по плечам, тяжелые и шелковистые. Для нее в ее четыре года такое путешествие было большой нагрузкой, и на обратном пути в коляске она засыпала на коленях у мамы. Расстояние, которое теперь казалось ей чуть больше кошачьего прыжка, потому что Сингапур был маленький город, даже маловатый для такого множества людей, повозок и огромного количества товаров, и все его пространства были обозримы.
Георгина не выдержала долгой неподвижности; она распахнула дверцу и выпрыгнула из паланкина.
– Я пойду вперед, – крикнула саису. – Поезжай следом, как только освободится дорога!
Яти выпучил глаза и испуганно завопил:
– Нет, мисс Георгина! Сейчас уже поедем! Подождите! Пожалуйста, мисс Георгина!
Георгина весело помахала ему рукой и нырнула в дорожную гущу, лавируя между экипажами.
На мосточке в Авиньоне
Все танцуют, вставши в круг…
Зажав банку с печеньем под мышкой, она тихонько напевала, и в такт ее широким шагам пританцовывала у нее за спиной шляпа, завязанная спереди лентами. На душе у нее было легко и привольно; она взбежала на горб моста, навстречу разноцветным фасадам китайских складов, с черными и золотыми надписями на багряных баннерах, напоминающими журавлей и пагоды, цветущие ветки, пальмовые листья и астры. Она была здесь однажды и с Ах Тонгом, много позже; когда именно и зачем, она теперь уж не помнила. Но еще помнила маленькие лавки и киоски по другую сторону складов, наплыв чужеродных, ярких вещей и всепобеждающие, интенсивные, волнующие запахи и китайские лица, приветливо обращенные к ней.
Хотя ее только что подгоняло нетерпение, она остановилась на горке горбатого моста в странном состоянии парения между возносящейся радостью и тихим блаженством. Опершись локтями о перила, она щурилась на солнце и собирала фрагменты из красок, запахов, картин и звуков.
Плеск воды о борта лодок. Размах, с каким кули перебрасывали друг другу ящики, напрягая жилы, шнурами выпиравшие из их тонких рук. Нефритовая зелень. Лазурная синева. Маковая алость. Звучный смех где-то и бодро насвистываемая песенка. Влажный, душный запах тины, положенный – как духи – на основу
