Дункан глубоко вздохнул, как будто все это время сдерживал дыхание.
– Спасибо, мама.
Глаза, мерцающие как лунный свет, он устремил на море.
– Поплаваем? Как раньше?
* * *
Дыхание смерти пронизывало Л’Эспуар.
Глухой запах неизлечимой болезни исходил от спальни Гордона Финдли и распространялся по всему дому, оседал на лестнице и стенах, присоединяясь по углам к запаху плесени и прели. Удушающим был этот запах в душном воздухе, он был упорнее свежевыстиранного белья и острого мыла. Запах тела, которое распадалось все больше, но было еще слишком крепким, слишком цепким, чтобы сдаться, как-никак оно полвека выдержало в тропиках.
Смерть не проявляла спешки, а быть может, у нее завязли зубы в твердой шотландской дубовой древесине, из которой был вырезан Гордон Финдли.
Он иссох, походил скорее на скелет под серой кожей с обвисшими складками. Его живот, и в возрасте остававшийся плоским, теперь гротескно выдавался вперед, лицо осунулось, глаза выцвели до водянистой голубизны и провалились глубоко в череп. Безропотно и с благодарностью он сносил унижение, когда Картика и Георгина мыли его и кормили с ложечки как ребенка; он знал, что этот путь, который медленно, так мучительно медленно вел под гору, когда-то придет к концу.
Однажды для него не наступит завтра. Сегодня, это расползшееся в жидкую кашу сегодня тоже ничего ему уже не приносило. Как будто желая удостовериться, что действительно был на этом свете, он обращался к прошлому. И тогда его дух, ослабленный болезнью, затуманенный лауданом, снова прояснялся, он извлекал воспоминания, как драгоценные камни, с удивлением разглядывал их и взвешивал в руке. Как будто должен был решить, какой из них взять с собой в последний путь.
Эта жердь из города Данди, которая никогда не знала, куда девать руки и ноги. Ему на высокий лоб всегда падала прядь, черная как вороново крыло, с каким бы количеством бриолина он ни зачесывал ее назад. Который хотел быть чем-то большим, чем писарь на службе Ост-Индской компании, и мечтал о своей доле от богатств Индии.
У Этьена был капитал, у меня идеи. Отношения и знания. У Этьена был шарм, чтобы привлекать клиентов и добиться их благосклонности, а я потом обтяпывал сделки. Так мы начинали. Тогда. Как Финдли и Буассело.
– Я горжусь своими внуками. – Голос его дребезжал. – Великолепные парни что один, что другой. Это ты хорошо сделала, Георги.
Георгина улыбнулась.
– Даже если старший сейчас где-то в океане драит палубу?
Гордон Финдли смеялся беззвучным смехом с широко раскрытым ртом, отчего тряслись глубокие складки вдоль его шеи, явно довольный, что смог внести компромисс в спор между отцом и сыном: если Дункан за пять лет не дослужится хотя бы до мичмана, он без промедления приступит к работе у Финдли, Буассело и Бигелоу.
– Пусть. Пусть. Тяжелая работа еще никому не повредила. Влиться в фирму он всегда успеет. Она от него никуда не убежит. – Его глаза, испещренные сеточкой красных прожилок, обратились к ней: – Пол справился с этим хорошо. С кризисом шестьдесят четвертого. Он снова вывел фирму на высокий уровень. Тут я могу не беспокоиться…
Мысли его вытекли по каплям, и взгляд бесцельно блуждал по комнате.
– Дэвид… – прошептал он через некоторое время. – Он еще здесь?
Дэвиду выпала честь первым из братьев проехать по Суэцкому каналу, открытому в прошлом году и сократившему путешествие из Европы в Сингапур с трех месяцев до одного. Он появился в доме как молодой бог солнца, который так и вибрировал от своей живости, своих оживленных рассказов и своего смеха в те короткие перерывы, когда не был занят набиванием своего семнадцатилетнего сильного тела кухней Селасы так активно, будто с завтрашнего дня во всем Сингапуре больше не сыскать никакой еды.
Отныне так и будет теперь с Дунканом и Дэвидом, думала она иногда с печалью; двое молодых мужчин, которые приедут на несколько недель в гости и потом снова отправятся в мир, чтобы вести свою жизнь.
– Они с Полом отправились на верховую прогулку. Он потом к тебе непременно заглянет.
Гордон Финдли кивнул и закрыл веки своих черепашьих глаз, но тут же снова открыл их – с выражением испуга.
