Мне было лет шестнадцать, когда я прочел книгу некоего Трайона, рекомендовавшего есть только растительную пищу. Я решил последовать его совету. Брат мой, человек холостой, не вел своего хозяйства, а столовался вместе с учениками в другой семье. Мой отказ есть рыбу вызвал кое-какие неудобства, и меня частенько ругали за мои причуды. Я вычитал у Трайона, как готовить некоторые блюда, например картошку, рис, быстрый пудинг, после чего предложил брату, что, если он будет каждую неделю давать мне половину тех денег, которые платит за мои харчи, я буду столоваться своими силами. Он немедля согласился, и скоро оказалось, что мне хватает и половины того, что он мне дает. Так у меня прибавилось денег на покупку книг. Но было тут и еще одно преимущество. Когда брат и остальные уходили из типографии обедать или ужинать, я оставался там один и, разделавшись со своей легкой трапезой – часто она состояла всего лишь из пряника и ломтя хлеба, горсти изюма или пирожка от кондитера и стакана воды, – все остальное время до их возвращения мог уделять занятиям, в которых преуспевал лучше, чем когда-либо, ибо известно, что умеренность в еде и питье обеспечивает ясную голову и быстроту понимания.
В это-то время, поскольку мне не раз уже довелось стыдиться моего невежества по части счета, которому я в школе так и не выучился, я взял учебник арифметики Кокера и одолел его с величайшей легкостью. Прочел я также руководства Селлера и Шерми по навигации и усвоил те немногие сведения по геометрии, кои в них содержались, однако дальше в этой науке не продвинулся. И тогда же я прочел «Опыт о человеческом разумении» Локка и «Искусство мыслить» господ из Пор-Рояля.
Юный Бен Франклин разработал для себя «курс по совершенствованию писательского стиля», изучая и пытаясь воспроизводить очерки Джозефа Аддисона и Ричарда Стила, опубликованные в популярном лондонском журнале «Зритель» («Spectator»).
Этот ежедневный журнал выходил в 1711–1712 годах и распространялся рекордными по тем временам тиражами – до 3000 экземпляров. Он до конца XVIII века оставался образцом общественно-политического издания, ему подражали в России, во Франции и в других странах Европы.
Джозеф Аддисон, блестящий публицист и инициатор создания журнала, видел свою задачу в том, чтобы «вывести просвещенность из чуланов и библиотек, школ и университетов и поселить ее в клубах и ассамблеях, в кофейнях и за чайными столиками». Авторы журнала стремились «не столько потакать вкусам читателей, сколько возвышать их уровень», а свои взгляды излагали в ненавязчивой, занимательной форме.
Журнал знакомил читателей с новостями политики и общественной жизни, литературными новинками, веяниями в мире моды. «Гвоздем» каждого номера становились остроумные эссе, посвященные злободневным проблемам, волновавшим общество. В журнале была представлена целая галерея образов-масок: помещик, торговец, судейский, военный, священник, светский щеголь и т. д. Авторы высказывались от лица этих масок, подчеркивая при этом свою беспристрастность и «равную удаленность» от противоборствующих сторон. Критика «увещевала мягко и ненавязчиво, убеждала, а не карала». Журналисты провозгласили цель: «бороться со злом, а не отдельными лицами, и бичевать порок, не задевая людей».
Очерки Джозефа Аддисона и Ричарда Стила стали «целой эпохой в развитии журналистики». Бен Франклин, очарованный блестящей публицистикой этих авторов, стал активно перенимать их методы и оказался талантливым учеником.
Стараясь усовершенствовать мой слог, я купил английскую грамматику (кажется, Гринвуда), где были приведены образцы риторики и логики, причем второй из них кончался отрывками из спора по методе Сократа, и я не замедлил раздобыть Ксенофонтовы «Воспоминания о Сократе», включающие несколько примеров этой методы. Она меня пленила, я отказался от привычки слишком резких возражений и безапелляционных доводов, сменив ее на смиренную роль вопрошателя и сомневающегося. А поскольку я в то время, начитавшись Шефтсбери и Коллинза, и в самом деле сомневался касательно многих пунктов нашей религиозной доктрины, то метода эта оказалась для меня самой безопасной, а моих противников нередко сбивала с толку. Поэтому я широко ею пользовался и наловчился даже людей, превосходивших меня ученостью, вынуждать к уступкам, которых последствия они не могли предвидеть, повергать их в затруднения, из которых они не могли выбраться, и таким образом одерживать победы, каких не заслуживали ни я сам, ни положения, мною отстаиваемые. Прибегал я к этой методе несколько лет, но постепенно оставил ее, сохранив только привычку выражаться скромно и без самоуверенности, никогда не употреблять применительно к какому-нибудь спорному вопросу слова «разумеется», «безусловно» и им подобные, предпочитая выражения «я полагаю», «мне кажется», или «я думаю, что это так, и вот почему», или «так это мне представляется», или «если не ошибаюсь, это именно так». Привычка эта, думается, мне очень пригодилась, когда понадобилось внедрять некоторые мои мнения и склонять людей к принятию мер, за которые я ратовал. А поскольку главная цель всякого разговора заключается в том, чтобы
