— О, хозяин, как дела?
— Средней паршивости. Ты ничего не сломал, пока меня не было?
— Обижаешь. Я уже почти неделю, как ты это, значитца, выпивать начал, чин-чинарем. Ни одного инцеста…
— Эксцесса, — поправил я его.
А сам вспомнил табличку, которую обычно вешают на предприятиях — столько-то дней без происшествий. Надо тоже такую заиметь. Неделя для Лаптя срок серьезный. Соответственно, скоро обязательно что-то случится. К бабке не ходи.
— Дарья Михайловна не придет?
— Нет, у нее другие планы.
— А этот… корл который, будь он неладен?
— Тоже нет.
— Ну и то хорошо. А то видел у него ножищи? И топчется, главное, топчется. Будто конь безумный. Видите ли, не снимает он обувь. Не привык. Коли живешь в хлеву, твое дело. А зачем же в чужой монастырь со своим уставом ходить?
— Ладно, ладно, завелся тоже мне, — разулся я и повесил плащ на вешалку, — есть чего приготовил?
— Ты уж извини, я так, на скорую руку, чем бог послал. Щи с кислой капустой, да котлеты и толченая картошка.
Ел я без особого аппетита. Обновление работало, хотя все же казалось, что организм чистился недостаточно быстро. Голову чуть-чуть отпустило, но общее состояние оставалось неважнецким. Потому суп я влил в себя почти насильно, заставляя нутро начать нормально работать. С похмелья — именно то, что надо. Правильно говорят, что аппетит приходит во время еды.
Желудок, поняв, что его больше не собираются насиловать водкой и пивом, нажал кнопочку «вкл» и стал требовать еще еды. Поэтому божественные котлеты Лаптя, такие нежные, что таяли во рту, улетели в один присест. Домовой протянул тарелку с добавкой, положил голову на ладошку и стал наблюдать за мной, одновременно комментируя свой кулинарный талант.
— Я просто немного хлеба добавляю. Перекручу с мясом, яйцо туда, да делать больше почти ничего не надо.
Болтал Лапоть без умолку, а вместе с тем взгляд был настороженный. Как у собаки, что по запаху не может сразу признать хозяина после долгой разлуки. Я и раньше не особо страдал тактичностью, а в последнее время и вовсе избавился от необходимости ходить вокруг да около.
— Чего смотришь, как Ленин на буржуазию?
— Гнев тебя душит, хозяин. Копишь ты его в себе, выхода не даешь, а потом он сам прорывается. Так и сгореть недолго.
Я сдавил зубы, чтобы не нагрубить. Поиграл желваками и оскалился искусственной улыбкой.
— Тебе-то откуда знать, чего я чувствую?
— Так хозяин и домовой невидимыми узами связаны. Вроде как родственники единокровные.
— Допустим. И что ты предлагаешь? Самоконтроль и все такое?
— Скажешь тоже. Копят в себе, копят, а потом от грудной жабы помирают. «Мужчины не плачут» и прочая дребедень, — спрыгнул со стула Лапоть, — гнев надо выплескивать. Раньше в лес забредали, куда поглубже, да орали дурниной. Так, что волки под себя ходить начинали.
— Если дома начну кричать, меня в дурку увезут, — расправился я с последней котлетой.
— Так необязательно голосить. У человека много всяких путей есть. Про Ищущего вообще молчу. Щас…
Он заметался по кухне, гремя шкафами, потом метнулся в зал, пронесся вихрем по стенке и вернулся с трофеями. Точнее со стопкой пыльных тарелок.
— Вот.
— Крутяк. Гости к нам придут, что ли? Только ты помой это добро, а еще лучше выбрось. Тут половина старых и треснутых.
— Так для нашего дела хорошо подходят, — он поставил стопку на стол и протянул мне одну тарелку, — держи… А теперь бей.
— В смысле?
— Разбей ее. Ну давай, что стоишь как истукан? В жизни таких тупых не видел.
Второй раз меня просить было не нужно. Машина с названием «Необузданная злость» завелась с полоборота. Я бросил тарелку, с опозданием подумав, что это наверное, керамическая посуда бабушки. И как-то нехорошо с ней так обращаться. Однако Сережа Дементьев ушел в астрал и больше не имел власти над бушующим телом.
За первой тарелкой полетела вторая, потом третья, четвертая. Кухня заполнилась множеством мелких острых осколков, отскакивающих от шкафов и холодильника. Парочка даже отлетела в меня и оцарапала кожу. А вулкан гнева продолжал выплескивать свою магму. На девятой тарелке я остановился.
Дышал быстро, словно пробежал на скорость стометровку. Волосы на коже встали дыбом, в крови бурлил адреналин. Однако удивительное дело — злость, бушевавшая внутри, уносилась прочь подобно щепке в горной реке. Я замер, прислушиваясь к ощущениям, а потом удивленно спросил.
