Помню, как мы отдалялись от гиблого места, и я ни разу не оглянулась. Нет у меня желания и теперь задерживаться в этой точке воспоминаний. Меня привлекают не события долгого пути на реку Мохэ, ничего особенно значительного там не произошло. Я хочу снова услышать голос Ивана Ивановича.
Днем, в седлах, двигаясь гуськом, мы молчали. Громко говорить не следовало – звуки в тайге разносятся очень далеко, к тому же Иван Иванович всё время был сосредоточен, «обослушивался». Ночью, после ужина, я от усталости почти сразу отключалась – речи старика действовали на меня, как снотворное. Значит, нужно попасть в какой-нибудь из полуденных привалов.
Например, в этот…
Я лежу на мягкой хвое, жую сочную травинку. Место сухое, возвышенное, обдуваемое легким ветерком, который создает прохладу и относит мошку. Смотрю в небо, немного щурюсь – сияние дня, просеиваясь сквозь качающиеся ветви, слепит меня чередованием света и тени.
– …Ведь что такое жизнь? – слышу я сквозь полудрему. – Частица Жизнесвета, которая на время поселяется в теле, а потом, когда тело преждевременно гибнет или полностью завершает предписанный ему путь, частица попадает обратно к своему истоку, но от одного человека она возвращается преумноженной, а от другого – еле мерцающей, и когда я это понял, мне стало ясно, в чем состоит цель человеческого существования и в чем разница между Добром и Злом, ибо это очень и очень просто.
– М-м-м? – лениво мычу я. Лень разомкнуть губы, чтобы выговорить: «И в чем же?»
– То, что способствует развитию твоего Жизнесвета – Добро; всё, что его ослабляет – Зло, ну а про цель жизни ты, конечно, сама поняла: жить нужно так, чтобы твой Жизнесвет не зачах, а достиг наибольшего расцвета.
– М-м-м? – издаю я глубокомысленный звук.
– Есть действия, которых следует избегать, и есть действия, которых избегать нельзя, а какой из поступков относится к каждой из этих категорий, тебе подскажет внутренний голос, ибо каждый человек, даже самый глупый и самый скверный, в глубине своего «я» всегда знает, какой его поступок на пользу Жизнесвету, а какой – во вред, но скверный человек тем и скверен, что находит оправдания и отговорки, лишь бы не следовать списку простых и ясных правил, первое из которых гласит…
(Что она делает?! Ты с ума сошла!)
Я затыкаю уши, всё равно Иван Иванович не увидит. Мне хочется уснуть и увидеть во сне Давида, хотя бы разочек.
Но я так устаю, что никаких снов мне не снится…
(Так тебе и надо, свинья, отворачивающая пятак от рассыпанного жемчуга! Из-за твоей дурости «простые и ясные правила» Ивана Ивановича остались мне неизвестны. Бог весть, сколько из-за этого я совершила в своей жизни нелепого и недостойного!)
Мы добрались до заброшенной столицы «Амурской Калифорнии» за девять дней – прекрасный результат, свидетельствующий о том, что Иван Иванович не ошибся в «масти» нашего проводника.
Обширная вырубка, где когда-то стояли сотни домов, успела зарасти разнолесьем, и кроме ям да гнилых остатков бревенчатых срубов ничто не напоминало о недолгой и бурной истории золотой республики.
Сначала, когда Иван Иванович остановился на вершине низкого, покрытого ельником холма и объявил: «Вот центр поселка, здесь было Правление», я подумала, не заблудился ли он. Но потом заметила торчащий из мха ржавый угол, не без труда вытянула жестяную вывеску и прочла на ней трудно различимые буквы: «Управленiе Желтугинскими прiисками».
Иван Иванович машет вниз на заросли:
– Этот пустырь назывался Орлиное поле, там были гуляния и сборища, а тут наверху стояли две пушки, из них палили, когда президент хотел держать речь или когда объявляли смертные приговоры. Прямо рядом с Правлением, вот здесь, – показал он на буйные кусты, – был дом самого диктатора, с гладкими круглыми колоннами, – (руки рассказчика сделали поглаживающее движение), – и деревянной башней, откуда он обращался к собравшимся, а еще он поставил там большой телескоп и по ночам смотрел из него на звезды – так мне говорили наши китайцы, которые не знали, что такое телескоп и думали, что правитель по большой трубе читает волю небес, я ведь и сам-то лишь много позднее понял, чем занимался на башне грозный и справедливый повелитель Желтуги, которого, кстати сказать, несколько лет спустя я повстречал в Екатеринбурге, где он служил младшим маркшейдером на шахте и ни у кого не вызывал интереса, потому что про «Амурскую Калифорнию» в тех краях не слыхивали, а человек – такое существо, что в одних обстоятельствах он может быть великаном, в других же – карликом, и бывший распорядитель жизни и смерти пятнадцати тысяч подданных влачил в Екатеринбурге существование мелкой сошки, по субботам пил в трактире дешевое пиво и мечтал накопить деньги на драповое пальто…
