На следующий же день я объехала весь Харбин. У меня имелся список гостей, приглашенных к Давиду на день рождения.
Я взывала к состраданию, умоляла, убеждала. Меня сочувственно слушали. Были люди, разводившие руками и говорившие, что при всем желании не обладают средствами. Многие соглашались дать небольшую сумму – пятьдесят или сто долларов. Некоторые давали много – тысячу или две. Я понимала: трудно требовать от людей большего. Что, если хунхузы выкуп возьмут, а пленника все-таки убьют? В твердость обещания, данного каким-то разбойником, какая бы там ни была у этого Слова репутация, никто особенно не верил.
И все же к исходу моего паломничества составился длинный список готовых помочь. Например, Гурвич пообещал отдать все свои сбережения, двадцать одну тысячу.
Дома я долго сводила цифирь, считала столбиком. Мама перепроверяла.
Увы, набралось чуть-чуть за сто тысяч. Мало!
Я завыла. Слез у меня больше не было.
– Кончено, кончено… – повторяла я. И снова мама оказалась разумней меня.
– Меньше, чем они требуют, но все равно очень много. Нужно с ними вступить в переговоры. Поторговаться.
– Я же тебе говорила: Слово никогда не торгуется!
– Нужно объяснить ему ситуацию. Попробовать. Так он получит сто тысяч, а так – ничего.
И я вцепилась в эту идею. Я готова была хвататься за любую соломинку, делать что угодно – лишь бы не метаться в четырех стенах.
В ту ночь впервые мне удалось уснуть.
Короткий, не имеющий особенного значения эпизод. Он выплывает всего на несколько секунд, обрывком без начала и конца.
– Мадама…
Оборачиваюсь.
Молодой китаец в ватной куртке, жара ему нипочем.
– Слово плислала. Говоли.
Немигающий взгляд сощуренных карих глаз. В них ни тени тревоги. Хунхуз не боится, что я позову полицейского, хотя тот стоит в двадцати шагах, регулирует движение на шумном стыке Диагональной и Китайской улиц.
Я напряжена, но не слишком удивлена. Мой редактор, с которым я вчера советовалась, как бы мне выйти на контакт с похитителями, сказал: «Идите в полицию, расскажите там об этом». Так я и сделала. Тот же самый инспектор, который в свое время рассказал мне о Слове, цокает языком, отговаривает меня связываться с разбойниками. Я ушла – и вот, на следующий же день, посреди людной улицы, меня окликают.
У меня нет уверенности, что человек в ватной куртке хорошо понимает по-русски, и я объясняю по-китайски: про болезнь банкира, про сто тысяч. Прошу передать все это «господину Слово». Китаец качает головой.
– Нет. Один раз уступим, все начнут торговаться. Ищи триста тысяч. Не найдешь – через две недели пришлем палец. Если старик не очнется, пришлем тебе. Где ты живешь, знаем. А соберешь триста тысяч, дай знать.
– Как? Кому? – упавшим голосом спрашиваю я, ошарашенная столь быстрым и сокрушительным провалом моего плана.
Может быть, все же схватить его за рукав и позвать на помощь?
Нет, только Давида погублю…
– Пришлешь телеграмму. На Центральный телеграф. До востребования, Чао Фэну. Передадут.
Дома, с мамой.
– Сашенька, я кое-что разузнала. Поговорила с людьми, порасспрашивала. Помнишь, весной у Кондратьевых похитили старшего мальчика, а потом вернули?
– Помню, и что с того? – Я мрачно гляжу в пол. – Там требовали тысячу юаней.
– Для Кондратьевых и тысяча – огромные деньги. Софья Андреевна мне под большим секретом сказала, что сначала с них требовали две тысячи, а это для них совсем невподъем. Но через каких-то знакомых их свели с одним слепым китайцем, и он уговорил хунхузов сбить цену. Это какой-то старик, пользующийся у них большим авторитетом.
– Слово не станет снижать цену, – всё так же уныло говорю я.
– А попробовать все-таки можно. Ты же знаешь китайцев. Все деликатные дела у них решаются через посредников. Напрямую хунхузы могут сказать «нет», а через посредника – другое дело. Софья Андреевна отказалась мне дать адрес старика. Если б, говорит, для вашего родственника, а так не могу. Обещание с нее какое-то взяли. Но, думаю, если ты попросишь ее как следует…
Я пробуждаюсь к жизни. Бежать, просить, действовать – это лучше, чем сидеть и киснуть.
Даю себе передышку, медлю. Как гурман, не торопящийся приступить к изысканному блюду, не спешу переворачивать страницу.
