Сабуров бел от бешенства, но слишком ошарашен, чтобы произнести хоть слово.
Очень довольная собой, я выхожу, оставив дверь нараспашку.
Прыгаю на мягкое кожаное сиденье – Давид раскрыл передо мной дверцу, склонившись в угодливом поклоне.
– Каковы дальнейшие распоряжения, повелительница?
– Теперь решаешь ты.
Выражение моего лица и тембр голоса таковы, что Давид перестает скалиться. Делается очень серьезен, запрыгивает на шоферское место и вжимает в пол педаль газа.
Всю дорогу до его квартиры мы мчимся на предельной скорости, сопровождаемые сердитыми клаксонами и полицейскими свистками.
Так и не обменявшись ни единым словом, ни разу не встретившись взглядами, мы поднимаемся наверх и прямо в прихожей, едва захлопнув дверь, с тигриным рычанием накидываемся друг на друга.
Я прожила очень длинную жизнь, но мой любовный опыт необширен. Всего двое мужчин. Один был настоящим виртуозом наслаждения, мастером из мастеров. Другого я любила. И вот что я сказала бы молодым женщинам, если бы могла говорить.
Самый лучший любовник – не тот, кто играет на твоем теле, как на фортепиано. Самый лучший любовник всегда – тот, кого ты любишь. Если твоя любовь сильна, остальное неважно, потому что всё самое главное в тебе происходит не от действий партнера, а от внутреннего пламени. Самый сильный оргазм – тот, который взорвался в тебе изнутри, как огненная магма, которой сделалась тесна земная кора.
Давид был самым лучшим любовником – для меня (а что мне за дело до других женщин?). Каждый миг, с самого первого прикосновения и до послелюбовного полуобморока я словно находилась под током. Ни о чем не помнила, ни о чем не думала, не разбирала, где я, а где он. Но при этом мое тело, видимо, исполняло свое предназначение помимо моего контроля, потому что, едва отдышавшись, Давид прошептал: «Ну и ну. Выходит, я идиот вдвойне и даже в квадрате. Кто тебя всему этому научил? Расскажешь мне потом про своих бывших?»
– Р-р-р. Никогда и ни за что, – лениво урчу я. – И ты не вздумай мне про своих сучек откровенничать.
– Это были не сучки, а очень милые и достойные жен…
Приподнявшись, я свирепо бью его по ребрам. Давид изображает ужас, закрывает лицо руками. У него длинные, очень красивые пальцы. Мне тысячу лет хотелось их поцеловать, и теперь я могу себе это позволить. Сказка продолжается, это еще не кульминация.
– Слушай, а раз нам так хорошо вместе, давай поженимся, – вдруг говорит он. Это звучит как неопровержимая аксиома: если мужчине и женщине вместе хорошо, следовательно им надлежит пожениться, как же иначе?
Я медлю с ответом. Тяну волшебное мгновение. Но оно не может длиться до бесконечности.
– Нет, не давай. Лучше останемся любовниками. Во-первых, не стоит добивать твоего бедного папочку свадьбой, он и так после инсульта. Брак любимого сыночка с гойкой он не переживет…
Давид меня перебивает:
– А ты станешь еврейкой. Я заплачу раввинам, чтоб не слишком тебя мучили экзаменовкой. Шпаргалку напишем. В гимназии ты что ли не училась?
Закрываю ему рот ладонью, чтоб не мешал. Мне и так трудно быть твердой.
– …Во-вторых, я не Золушка, что выходит замуж за принца-миллионера.
Давид кусает меня за пальцы, я отдергиваю руку.
– А я устрою так, что на твой счет от неизвестного благодетеля поступит миллион, и ты тоже станешь миллионершей.
– …В-третьих, если мне изменит любовник – а ты мне, конечно же, когда-нибудь изменишь, я просто от тебя уйду. Но если мне изменит муж, я тебя разорву на части.
– Тигрица! – восхищенно шепчет Давид и начинает поглаживать мое бедро, но я перекатываюсь подальше.
– Если ты такой щедрый, лучше переведи свой миллион одному человеку. Это китаец, который из-за меня лишился своей мечты. А не дашь ему миллион – я уеду с ним на север, искать золото. Не трогай меня! Скажи, ты дашь ему миллион?
– Мэйши, шаньсы, – смиренно отвечает он с ужасным акцентом. По-китайски это значит: «Без проблем, босс».
Тогда я сама притягиваю его к себе, и… (Ну и достаточно. Нечего себя разнеживать. Минуту гемоциркуляции – и сразу в следующее утро.)
Я блаженствую. Такой завтрак я раньше видела только в кино. Полулежу-полусижу, откинувшись на подушки, завтракаю. Дворецкий Давида поставил прямо на постель коротконогий длинный столик. На нем сок, кофе с умопомрачительным ароматом, свежие булочки, джем и утренняя газета. Всё тело восхитительно ноет, губы распухли, голос сел – вероятно, ночью я перенапрягла связки, хотя, ей-богу, не помню, чтоб я кричала.
