Иван Иванович шепчет: «Молчи и не мешай ходу вещей». Я не поняла, но киваю. Легким толчком он велит мне отойти подальше, а сам идет к столу.
(Так вот какими были последние слова, с которыми обратился ко мне Иван Иванович? Молчи и не мешай ходу вещей. Именно этим я и занимаюсь весь остаток своих лет…)
– Она тебе не нужна, – обращается Иван Иванович к хунхузу по-китайски, употребляя выражения, которыми старший разговаривает с младшим. – Где остальное золото, знаю только я. Отпусти ее, и мы договоримся. Длительной пыткой можно сломить любое сопротивление, и я не сомневаюсь, что ты хорошо знаешь свое палаческое дело, но я могу терпеть долго, я этому учился, к тому же мучить стариков – это не пойдет на пользу твоей репутации, твоим людям такое не понравится, они ведь китайцы.
Слово встает, учтиво кланяется:
– Вы говорите разумно, почтенный, и я буду счастлив, если мы сумеем договориться. Лишь крайняя нужда в золоте побудила меня искать с вами встречи. Зачем мудрецу этот грязный металл? Он создан для таких негодяев, как я. Женщина может уходить, она мне не нужна.
Он коротко бросает мне по-русски:
– Иди куда хочешь. Ты свободна.
– Я без Давида никуда не уйду! – выкрикиваю я, сжав кулаки. – Золото ваше, а Давид – мой!
Бандиту ужасно весело. Он так хохочет, что вынужден рукавом утирать слезы.
Так я и знала! Боже, Боже…
Кричу:
– Иван Иванович, они убили его! Давид мертв!
Не оборачиваясь, он отвечает:
– Иди, не оглядывайся и ни о чем не беспокойся. Всё будет хорошо, я тебе это обещаю.
(Нет, вот его последние слова, обращенные ко мне! Надо их запомнить. Сейчас я выйду, и больше никогда его не увижу.)
– Вы его правда отпустите? – спрашиваю я.
Уже не смеясь, а с раздражением Слово машет на меня рукой:
– Иди, иди! На что мне слепой старик? Если уж я отпускаю тебя, которая может меня опознать. Но ты ведь будешь умницей, Сандра Казначеева? Харбин – маленький город. А кто может мне повредить, те и так всё про меня знают…
Я понимаю, что он прав.
– Иван Иванович, я буду вас ждать!
Молчание.
(Она выходит. Бежит по ступенькам. Двор, подворотня, улица. Свежий воздух, солнечный свет. «Всё будет хорошо, я тебе это обещаю».)
На пыльной улочке неопрятной загородной Ханшиновки (логово хунхузов находилось там) я остановила ма-че, китайскую двуколку, самый дешевый после рикши вид транспорта. Лошади чаще всего были слепые, им нарочно выкалывали глаза, чтоб не дурили и лучше слушались возницы. Ходька в соломенной шляпе заломил невиданную цену – два доллара, приготовился долго торговаться и был сильно разочарован, когда я сразу согласилась. Щелкнул вожжами, крикнул: Тё-тё! Посьла! Низкорослая монгольская кляча нечесаной башкой повела в мою сторону – совсем как Иван Иванович, «обослышащий масть», и помню, как я подумала, что у животных это странное чутье, наверное, хорошо развито, недаром они к кому-то тянутся, а от кого-то шарахаются.
Не знаю, зачем я взгромоздилась на эту небыструю колымагу. Пешком я добралась бы до дому примерно за то же время. Но на меня после всего, что я перенесла, после ужасной ночи накатила полусонная апатия. Я тряслась на жестком сиденье, почти не глядя по сторонам, клевала носом. Мне хотелось добраться домой, упасть на кровать и забыться, а всё остальное потом, потом.
Но выехав из-за угла Тибетской на нашу Михайловскую…
Вот с этого места.
Тряская коляска огибает бакалейную лавку, где мама всегда покупает продукты. Поворачиваем на Михайловскую, и я вижу крышу нашего дома, палисадник, кусты шиповника.
Но что это?
У калитки стоит сверкающий лаком открытый автомобиль, двухместный. На нашей скромной улице он смотрится пришельцем из иного мира.
С меня слетает вялость. Нервическое оцепенение исчезает. Я на ходу выскакиваю из повозки, охваченная недобрым предчувствием. Шикарное авто здесь непроста. Сейчас я что-то узнаю. После событий последнего дня в хорошие новости я не верю.
В окне качнулась занавеска. Слышу слабый вскрик – мамин голос.
Распахиваю калитку – и в эту же секунду, синхронно, открывается входная дверь. На крыльцо выскакивает Давид. Он в легком кремовом костюме, похудевший, но свежий. Лоб, на который свисает черная прядь, нахмурен, глаза злые.
