Потом до меня начало кое-что доходить, и я серьезно струсил, вспомнив, что накануне стрелял в Федора. Значит, я на самом деле убил его и теперь менты явились, чтобы арестовать меня?
Но, нет…
Федор, вот он, совершенно здоровый, улыбается, словно идиот, и, похоже, также не может сообразить, что послужило поводом для столь пристального внимания к нашим особам.
— Батяня, ты, чего здесь делаешь? — наконец, не выдержав, спросил он.
— Чего-чего… Тебя дурака ищу…
Андрей Павлович старался выглядеть спокойным, но чувствовалось, что показное спокойствие дается ему с большим трудом.
— Разве что-то случилось?
— Да как тебе сказать?..
Он, вероятно, понял, что не следует нас сразу шокировать, и решил подготовить. А потому, убедившись, что мы целы и невредимы, беззастенчиво прогнал милиционеров, заметив при этом, что с него причитается, а также добавив, мол, не дай Бог, кто-нибудь проболтается об увиденном. Он уж постарается, чтобы виновник вылетел с работы с "волчьим билетом" и без выходного пособия. В авторитете председателя сельсовета не сомневался никто, понятливые милиционеры согласно закивали головами и скрылись с глаз долой.
Все мы чувствовали себя пришибленными.
Может, я беру на себя большую смелость, утверждая подобное, но именно такое чувство прочитывалось на лицах всех, без исключения, членов нашей компании. И именно такое чувство преобладало надо мной.
Пришибленность, недоумение, непонимание происходящего…
Еще почему-то было стыдно, за ту одежду, в которой предстал перед глазами многочисленных свидетелей. Наряд казался нелепым и шутовским: простыня на шнурке с громадным балахоном, болтающимся за спиной. Словно рисунок из школьного учебника в разделе о Ку-Клукс-Клане. Осталось жертву найти и можно обряд начинать…
А самое неприятное — отсутствовал даже намек на подсказку: каким образом клоунская одежда попала к нам и зачем мы в нее вырядились?
И еще что-то, едва уловимое, беспокоило изнутри. Вроде бы в жизни произошло нечто важное, а, что именно, я вспомнить не мог.
Такое бывает, когда утром не можешь вспомнить сон. Только что все видел, еще свежи ощущения, а сам сюжет ускользнул без возврата…
Краски, звуки и даже запахи воспринимались по-особенному, казались необычайно выразительными и насыщенными, словно в телевизоре с расстроенным тембром и повышенным уровнем цветности.
Привычные предметы угадывались с трудом, и создавалось впечатление, что я вдруг оказался на совершенно чужой планете…
— Танечка, ты что-нибудь понимаешь?
Девушка стояла рядом, и только задав вопрос, я почувствовал, как цепко она держится за мою руку, словно боится потерять ее.
Татьяна недоуменно сдвинула плечами и не решилась заговорить. Наверное, боялась не услышать своего голоса. Только что меня самого одолевали такие сомнения.
— Ты ведь помнишь, что с нами произошло?
— Кажется, да… — ответила тихо и неуверенно.
— Ты видела, как мы рассыпались в пыль, и нас куда-то унесло?
— Да, именно это я и видела…
Теперь ее голос звучал увереннее. Сходность воспоминаний, похоже, пробудила в ней надежду, что, возможно, не все потеряно и диагноз окажется не таким страшным, как думалось поначалу.
— Друзья, а ведь мы, кажется, живы! — молвила Рыжая. — Ведь это так здорово!
— Ты что-то помнишь? — обратился к ней.
— Не знаю. Мне кажется, я увидела сон, что мы все умерли…
— А ты, Федор? Что видел ты?
Фермер хмыкнул и ничего не ответил.
Его друзья вообще лыком не вязали. То же самое можно было сказать и об Илье. Лишь Катька мычала под нос неразборчивое, и добиться от нее вразумительных слов казалось невозможным.
Пока мы перемаргивались, перемигивались, перешептывались, Андрей Павлович внимательно наблюдал за нами и, в процессе, лицо его из сурово-озадаченного приобретало все более скептическое выражение.
— Клоунада, конечно, полнейшая, но, слава Богу, хоть так… — проронил непонятную для нас фразу и стал спускаться вниз.
Мы, покорно и безропотно, выстроившись цепочкой, последовали за ним.
Когда приблизились к Таниному "Джипу", я с удивлением обнаружил, что дверки, капот и багажник опечатаны бумажными полосками с неразборчивыми подписями.
