Почалапав по лужам жидкого навоза, кое-где присыпанных соломой, мы вошли в раскрытые створки коровника. В нос шибанул убойный аромат смеси запахов кизяка и парного молока, назойливые мухи облепили со всех сторон. От ясел раздавалось сонное мычание и умеренное чавканье.
Тимофеич провел меня в небольшую отгороженную дощатой стеной каморку. Покопался в сваленной в углу куче сена, извлек бутылку, закупоренную пробкой из туго скрученной газеты. Достал с полки две алюминиевые кружки.
— Ну что, за знакомство!
Он щедро разлил содержимое бутылки в кружки, и окружающее пространство сразу пропиталось преотвратительным запахом уже знакомого мне маляса. Вероятно, зав. фермой пользовался тем же источником, что и друзья Ильи.
Собрав волю в кулак, я мужественно вылакал обжигающий горло напиток и, вытерев проступившие слезы, потянулся за сигаретами.
— Погодь, не спеши. — Тимофеич насыпал мне в руку жареных семечек. — Зажуй…
Я послушно воспользовался его советом, после чего, все же, не удержался и закурил.
— Тебе Федька про Верку наплел?
Спросил просто так, лишь бы что-то сказать, и неожиданно попал в точку.
— Он самый, — ответил Тимофеич, разливая остатки самогона. — Слышь, а чего вы с ним не поделили? Шото злой он на тебя, как собака…
— Да подруга его стала ко мне ласты клеить, а он все наоборот вывернул.
— Катька, что ли? — неизвестно с чего развеселился зав. фермой. — Так она не только к тебе, она ко всем клеится. Как увидит мужика, так на него и лезет…
— И на тебя тоже?
— Ша! — Тимофеич приложил палец к губам. — Федька, он ведь — дурак. Разбираться не станет, сразу ноги повыдергивает…
— А сам не такой? — засмеялся я. — Кто на меня с вилами кидался?
— Дак, то… что… — замялся Тимофеич и, дабы избавить его от ненужных угрызений совести, я поднял кружку.
— За все хорошее!
Похоже, я уже начал привыкать к экзотическим напиткам. Выпил и даже не скривился. Загрыз семечками. Поднялся.
— Пора, Тимофеич. Труба зовет!
— Ты к нам надолго?
— Как получится. Даст Бог, еще свидимся…
Девчонки, едва я появился в поле их зрения, встретили меня заливистым смехом.
Я осмотрел себя.
Кроссовки оказались безнадежно испачканными коровьим навозом, джинсы обильно покрывали бурые пятна неизвестного происхождения. Провел ладонью по волосам, и оттуда посыпалась соломенная труха.
Я постепенно превращался в аборигена…
— Спиваемся? — едко поинтересовалась Татьяна, когда я забрался в салон автомобиля и наполнил его концентрированным сивушным перегаром.
— Ты не права в определении, — строго поправил я. — Спиваться — одно, а налаживать дипломатические отношения с агрессивно настроенным местным населением — совсем иное. Я, между прочим, только что жизнью рисковал…
— Герой! Александр Матросов, как минимум! — продолжала издеваться Татьяна. — А присовокупить вчерашние подвиги, так вообще сравнить не с кем…
Я с негодованием посмотрел на Рыжую: неужели она все рассказала? Но та, прикинувшись овечкой, равнодушно смотрела в окно. Илья, угадав суть моего немого вопроса, лишь недоуменно сдвинул плечами.
— Веселый ты парень, как я погляжу… — смилостивилась, наконец, Татьяна и завела двигатель.
А мне почему-то вдруг стало хорошо и приятно на душе.
Может, мне только показалось, но в предыдущей реплике девушки я уловил нотки ревности, что очень и очень польстило моему самолюбию.
В бардачке мне удалось отыскать мятную карамельку, которая, если и не облегчила для спутников восприятие выдыхаемого мною перегара, то, хотя бы, создала иллюзию для меня самого, что нет необходимости комплексовать и можно общаться с окружающими нормально, на трезвых паритетах.
Было в бардачке еще кое-что, вынудившее меня насторожиться, ибо увиденный предмет не был похож на косметичку и как-то не совсем вязался с образом хрупкой женщины. Поразмыслив, я, все же, решил не приставать к Татьяне с неудобными расспросами и перенести разговор на будущее, когда нас никто не сможет услышать.
Татьяна, начавшая заметно нервничать, когда я бесцеремонно залез в бардачок, поняв, что я ничего выяснять не собираюсь, успокоилась и полностью сосредоточила внимание на дороге.
