Нам в Спасской школе так прямо и утверждали: должна быть рифма с ударением на предпоследнем слоге (женская). И никак иначе. Но это же дурь реальная! Правило использовать женскую рифму пошло от польского языка и отражает особенности чужого, пусть и славянского, наречия.
В русском языке ударение может падать на любой слог. Поэтому слепо следовать правилам, подходящим для Польши, противоестественно для России. Стихи следует сочинять по природному свойству нашего языка, а не насиловать их, укладывая в прокрустово ложе чужих правил. Даже несколько вариантов рифмованных сочинений привел и указал на необходимость отстаивать чисто русские традиции в говоре и стихосложении. Добавил о важности искать наиболее адекватные способы развития языка, сообразуясь с потребностями эпохи. Что за низкопоклонство, в конце концов! Поменьше высокопарности и заимствований. Где без иностранных слов обойтись нельзя, никаких проблем. Но употреблять без разбору?!.
— Он подробно разбирает ваши вирши, Михаил Васильевич, — разродился желчью князь, — и указывает на недостаточное знание московского говора.
— Мы вроде в Петербурге находимся, — удивился я, постаравшись передать недоумение голосом. — Неужели и здесь нет отличий?
— И все же было бы неплохо ответить, — обернувшись, сказал барон Строганов.
Младший сын того самого солепромышленника Строганова. Не знаю насчет размера состояния, но подозреваю изрядные богатства. А по жизни человек достаточно приятный и умный. Не ведет себя на манер выскочек, пытаясь показать, насколько велик, демонстрируя спесь. Мы с ним очень мило пообщались в дороге, и вовсе не на тему стихов. Про оспу и ее лечение. Очень заинтересовался и готов помочь в дальнейшем продвижении методики. Даже пригласил на свадьбу с Софьей Кирилловной Нарышкиной, вскорости должную состояться. Я не напрашивался — сам позвал. Теперь мучайся с подарком.
— Простите, что вмешиваюсь без приглашения, — воспитанно добавил он.
Оказывается, к нашему милому обмену мнениями по поводу литературы с интересом прислушивались. Вон еще рядом парочка настороженных ушей. Всем любопытно, как стану отбрехиваться от обвинений в излишней простоте слога, отсутствии настоящей книжной учености и вылазящим отсюда попыткам упростить язык. Я ведь сам прямо в статье так и провозгласил: необходимо считаться с изобилием речений на просторах нашей великой страны, убегать старых и неупотребительных выражений, которых народ не разумеет, и не сохранять неизвестно зачем оных, которые в простых разговорах неупотребительны.
Не случайно, ох, не зря прицепился Феофан со своим требованием написать «О пользе книг церковных в русском языке». Вывод из моих слов прямо напрашивается элементарный. Оставить позади старый церковно-славянский и идти дальше, развивая язык на основании его природных свойств и взаимно обогащая диалекты. Фактически так давно и есть, но вслух сие произнести — не очень красиво.
— Зачем? — Я показательно изумился. — Все предельно конкретно сказано. Я даже привел примеры различных рифм. Наш язык обладает неимоверным богатством и красотой. Вовсе не нуждается в разделении на высокий или низкий стиль.
— Слагать вирши на неблагозвучном материале… — ядовито отозвался Одоевский.
Я ему крайне не нравлюсь. Скорее всего, по причине происхождения. Прямо высказываться опасается, а подколками регулярно радует при встречах. Почему-то в России есть лишь высшее и низшее общество. Среднее практически отсутствует. А я как раз посредине и болтаюсь.
— Я надеюсь, будущее нас рассудит.
— А почему бы не сделать проще, Михаил Васильевич?
— Это как?
— Ну возьмите одну тему — и пусть каждый напишет собственным стилем и размером.
Вот не было печали. Устраивать соревнования. Я же не Пушкин, с ходу не сляпаю. Строганов мне помочь хочет, да выходит медвежья услуга.
— А судить кто станет, Сергей Григорьевич? — спросил с ухмылкой. — Вы или князь? Или немца какого позовем для правильного рассуждения и о чистоте, и о красоте русского языка? Нет уж. «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца». Пусть бесится, — говорю, почти напрямую обращаясь к князю Одоевскому. Я знаю себе цену.
