Однако каждый видит и показывает по-своему.
Янка Купала — с обязательной дистанции, исторической, романтической («Гусляр», «Бондаровна», «Она и я»).
Якуб Колас, наоборот, так приближает к себе и к читателю сам быт крестьянина, все его хлопоты и всякую его радость, что и далекое становится близким, согревается живым человеческим теплом. И тогда «низкое» становится высоким, поэтичным, духовно просветленным.
А Максим Богданович еще и самой формой стихотворения, поэмы, заботливо культурной и в то же время живой, новой (потому что сама попытка на белорусском, на «мужичьем» языке так «культурно» писать новаторство), подчеркивает духовную глубину, содержательность, богатство того жизненного материала, с которым он имел дело.
Максим Горецкий тоже по-своему выявляет, раскрывает духовную содержательность жизни белорусского крестьянина. И в разных произведениях по-разному. Однако делает это настойчиво — всю свою творческую жизнь.
Странно, неожиданно и интересно, что ранний Горецкий ищет и показывает духовную глубину жизни крестьянина в том, что, кажется, противостоит духовности — в предрассудках, в темных преданиях деревенской жизни и т.д. «Потайное», «таинственное» — чрезвычайно притягательное для молодого Горецкого слово и понятие, когда он пишет о деревне, крестьянине.
Уже Богушевич показал белорусской литературе этот, такой путь: не обходить вниманием всю реальную и жестокую правду жизни ограбленного панами и историей белорусского крестьянина, уметь в «бедности» увидеть «богатство» — духовное, нравственное.
И тем более тогда, когда на дворе уже XX столетие, когда белорусская литература смело начинает подключаться к человековедческому опыту Гоголя, Достоевского, Толстого, да еще молодая, к тому же смелая уверенность сына деревни в том, что он знает о крестьянине и такое, чего литература не замечала, что обходила или не так видела...
Из рассказа в рассказ Максима Горецкого в 1912—1914 годы переходит мотив «потайного». Что же кажется мужику «потайным», что привлекает его внимание фантазию, рождая страх, но и чувства куда более высокие?.. И почему так внимательно и даже с восхищением фиксирует всякую «дьявольщину» лирически настроенный, глубоко начитанный студент — персонаж, за которым легко узнается автор?
Может быть, потому только, что все это «народное», что в этом — «родные корни», «свое», «близкое»? Темнота, «дьявольщина», но ведь наша, белорусская!
Слишком хорошо знает, видел, на себе ощутил Максим Горецкий весь идиотизм безграмотной, пьяной жизни, чтобы идеализировать ее. Ему как раз иное характерно — практическое просветительство, которым крестьянский сын хотел бы отблагодарить деревню, пославшую его «вперед», «в науку».
И вместе с тем — такая поэтизация «потайного», за которым нередко — обыкновенный предрассудок. Как это понять, объяснить?
В драме «Антон» крестьянин Кузьма рассказывает о своем споре со старым попом:
«Кузьма. Я возил его на своих лошадях, если нужно было. Выпьем, бывало, мы — любил, пухом ему земля,— едем и толкуем: «Скажите вы мне, батюшка,— начинаю,— правда ли это, что мертвецы по ночам бродят, чаровники... то бишь... Возможно ли, правда ли это?» Рассмеется он: «Гу-гу, гу...— басовитый был,— недопека ты, брат Кузьма! Пекли тебя, да недопекли... И зачем тебе это знать? Хлеба, что ли, детям твоим от этого прибавится? Если я, отец твой духовный, боюсь и ужасаюсь знать все, тем более тебе, мужику, это не нужно... Гу-гу-гу... Недопека ты, Кузьма!» Умный поп был, хотя и пил. Нынешний больше молчит, кто его знает, что в голове у него, не потрафишь ему и слова сказать, из разговора ничего не поймешь... А покойный умный был, ой умный! Никогда не скажет ничего лишнего... А то нашего брата так и тянет разузнать хоть что-нибудь о вере или черных книгах. Они знают, все знают, а мужику не скажут...»
«Хлеба, что ли, детям твоим от этого прибавиться»— странными кажутся старому батюшке мысли и вопросы крестьянина. В рассказе «Родные корни» студент Архип, наслушавшись разных деревенских историй, «потайных» и «необъяснимых», размышляет не столько над природой тех самых событий и историй, сколько опять же о том, каков склад мышления крестьянина, мужика. Кажется, о хлебе крестьянину думать бы да о чем-то более «практическом», так нет же, интересы и фантазия его вон на что замахиваются!
