Она подумала, что следует принять его в гостиной. Встреча в саду, как в прошлый раз, была бы для нее мучительной, ибо напомнила бы о чувстве близости и о надежде, которые они оба тогда испытали.
Но в ее доме гостиная, как и все комнаты, была так мала… Им придется быть слишком близко друг к другу, и ей не удастся отвернуться и спрятать глаза так, чтобы он этого не заметил.
– Я буду ждать его в саду, – решительно сказала Зенобия и, словно спасаясь бегством, поспешила к своим любимым цветам.
Питер Крайслер нашел ее, как в прошлый раз, у розовых кустов. Не тратя слов на приветствия и расспросы, он начал с главного. Это уже вошло у них в привычку.
– Я полагаю, вы знаете о Лайнусе Чэнселлоре? – тихо промолвил он. – Весь Лондон уже знает. Я хотел бы надеяться, что это дает время, какую-то передышку Африке. Но договор почти готов, и Родс, видимо, уже в Машоналенде.
Мисс Ганн, отвернувшись, смотрела на розы и даже не подняла голову, когда спросила его:
– И поэтому вы так поступили?
– Как поступил? – Питер был искренне удивлен. В его голосе не было ни тени притворства или попытки уклониться от ответа.
– Довели Сьюзен до того, что она сломалась?
Крайслер испуганно посмотрел на собеседницу. Воцарилось молчание. Нобби чувствовала его физическую близость.
– Я не делал ничего подобного! – с удивлением произнес он. – Я лишь стремился отстаивать… свое мнение!
– Да, вам это удалось. Вы атаковали ее с такой силой, не оставив камня на камне от аргументов Чэнселлора, вы так красочно расписали алчность захватчиков и зло, которое грозит Африке, ужас полного истребления целой расы…
– Но вы прекрасно сами знаете, что это правда! – горячо возразил Крайслер. – Именно к этому все идет. Вы лучше других понимаете, что ждет провинции Машону и Матабеле, если Родс колонизирует их и создаст там белые поселения. Ничто не заставит их подчиниться закону Лобенгулы. Смешно было бы даже подумать об этом, если бы это не грозило кровавой трагедией…
– Да, я знаю, но не в этом дело!
– Как не в этом? Именно в этом!
Наконец Зенобия повернулась к нему лицом.
– Я не осуждаю ваши убеждения. Я не сделала бы этого, даже если бы не разделяла их. Вы вправе иметь их…
Брови у ее гостя высоко поднялись, глаза были полны недоумения, но это не остановило Нобби. Теперь за страстностью и болью в ее голосе он улавливал нотки сарказма. Она была серьезна в своем споре с ним.
– Я не приемлю методы, которые вы использовали. Вы нанесли удар Чэнселлору именно там, где он был беззащитен.
– Конечно, – с удивлением возразил Питер. – Как же иначе? Не атаковать же его там, где он прочно защищен? Дать ему шанс? Это не спортивная игра, где кто-то проигрывает, а кто-то выигрывает. Это жизнь, с ее страданиями и несчастьями, где цена потерь слишком высока.
Но Зенобия знала, что говорила. Теперь она без страха смотрела ему в глаза.
– А уничтожение Сьюзен, моральное давление на нее, на ее чувство преданности мужу, на ее доброе сердце – разве это не слишком высокая цена?
– Ради бога, Нобби! Мог ли я предполагать, что он убьет ее! – протестующе воскликнул Крайслер, и на его лице отразился ужас. – Вы не можете так думать обо мне! Ведь вы меня знаете.
– Я верю, что вы не хотели этого, – продолжала мисс Ганн. Ее уверенность в себе притупила боль сомнений, не покидавшую ее вот уже несколько дней. – Просто вам было все равно.
– Нет, это не так! – Ее друг побледнел. – Я искренне не хотел этого. Но у меня не было выбора.
– И все же вы не должны были подвергать ее таким испытаниям, не должны были ставить ее перед выбором: верность мужу или собственная честность.
– Это непозволительная роскошь. Ставки слишком высоки.
– Центральная Африка – или смятение и гибель одной женщины?
– Да… если хотите. Десять миллионов – и один человек.
– Мне это не по душе, Питер. А если пять миллионов против двадцати человек?
– Да… разумеется, – ответил он, не дрогнув.
– Миллион против сотни? Полмиллиона против тысячи?
– Не надо доводить до абсурда.
– Когда ставки сравняются, Питер? Когда делать их станет невыгодным? Кто это решает? Кто ведет счет?
– Остановитесь, Нобби! Вы говорите глупости. – Теперь Крайслер не на шутку рассердился. Он не собирался извиняться, и ему незачем было защищать себя. – Мы говорим о судьбе одного человека – и целой расы. Здесь счет не может быть равным. Послушайте, ведь нам одинаково небезразлична судьба Африки. Почему же мы спорим? – Он протянул руки, словно хотел дотронуться до Зенобии.
