Теперь, когда пламя свечи горело равномерно, озерцо света разлилось чуть пошире, и он мог разглядеть строение, в котором они стояли.
Оно было крошечное, не больше хижины. На полу лежал тюфяк, рядом
— сброшенное им одеяло. Еще там были колченогий стол, на котором горела свеча, и два деревянных чурбака, служившие стульями. На столе стояли две тарелки и две белые чашки.
Между досками, составлявшими стены хижины, зияли щели, на месте ссохшихся и вывалившихся сучков там и сям темнели круглые глазки, открытые во внешний мир.
— Это было ваше жилище, — сказал он. — Я не хотел причинить вам беспокойство.
— Не мое, — ответила она. — Здесь жил Гарри, но он не станет возражать.
— Обязательно надо будет поблагодарить его.
— Не получится, — сказала она. — Он мертв. Теперь эта хижина твоя.
— Я не займу ее надолго, — заверил Альден. — Я не собираюсь здесь оставаться. Мне нужно возвращаться.
Она покачала головой.
— Кто-нибудь пытался? — спросил он.
— Да. И все вернулись назад. Ты не сможешь преодолеть болото.
— Но док-то пробрался сюда.
— Док был большим, сильным и крепким. И им двигала веская причина.
— Мной тоже движет веская причина.
Она подняла руку и отбросила с глаз волосы.
— Никто не отговорит тебя от этой затеи? Ты все решил серьезно?
— Я не могу остаться, — сказал он.
— Утром, — пообещала она, — я отведу тебя к Эрику.
Дрожащий огонек свечи весело желтел в темноте, и золотая листва снова посыпалась дождем. В саду было тихо, и он выставил руки ладонями вверх. «Всего один листик, — думал он, — мне не нужно ничего больше, один листик из миллионов опадающих на землю».
Он пристально смотрел, а листья пролетали мимо и падали повсюду вокруг, но ни один из них не лег ему на руку. А потом внезапно появилось что-то — не лист, нет, бабочка, которая выпорхнула из ниоткуда, словно лист, голубая, как дымка над далекими холмами, голубая, как припахивающий дымком воздух осени.
На мгновение бабочка застыла в воздухе над его протянутыми ладонями, а потом стремительно упорхнула вверх, решительно преодолевая встречные потоки облетающей листвы — голубая пылинка в золотом море.
Он провожал ее глазами, пока она не затерялась в ветвях дерева, потом взглянул на руки и обнаружил, что на ладони что-то лежит… Но это был не лист.
То была маленькая карточка, два дюйма на три или что-то в этом роде, цвета листвы, но этот цвет происходил из какого-то внутреннего сияния, и карточка светилась скорее сама по себе, нежели отраженным светом, позволяющим человеку воспринимать цвет листвы.
Он сидел под деревом, глядя на карточку и недоумевая, как получилось, что он поймал ее, если падали вовсе не карточки, а листья. Он хорошенько рассмотрел карточку: она была не из бумаги, а картинку на ней он не мог понять.
Он сидел и разглядывал картинку, когда раздался голос матери — она звала его к ужину. Спрятав карточку в карман, он пошел в дом.
В обычных обстоятельствах магия развеялась бы, и ему никогда больше не довелось бы пережить второй такой же осенний день.
У каждого человека в жизни бывает всего один такой день, подумал Альден Стрит.
Альден спрятал карточку в карман и отправился домой ужинать, а потом — вечером, должно быть — положил в ящик комода у себя в комнате, потому что именно там он нашел ее в ту, другую осень.
Он вынул ее из позабытого тайника и держал на ладони, и тот осенний день тридцатилетней давности вдруг всплыл в его памяти так отчетливо, что он почти ощутил свежий запах воздуха в тот предвечерний час. И бабочка тоже была в его воспоминаниях, такая же пронзительно-голубая, и он понял, что она запечатлелась в памяти столь крепко, что теперь останется с ним навсегда.
Осторожно положив карточку на место, он отправился в деревню — разыскивать агента по недвижимости, с которым разговаривал накануне.
— Но, Альден, — удивился агент, — теперь, когда вашей матушки нет в живых, вам нечего здесь делать. Вас ждет работа в Нью-Йорке. Вы сами вчера говорили.
— Я слишком долго прожил в этом доме, — сказал Альден. — И слишком глубоко врос в него корнями. Думаю, мне придется остаться. Дом не продается.
— И вы будете жить в нем один? В таком большом доме — совсем один?
