Любовь, как мы понимаем ее сейчас, еще не была завезена в Исландию. Люди соединялись без романтики, по неписаному закону природы и в согласии с немецким пиетизмом датского короля. Слово «любовь» сохранилось в языке, но, видимо, как наследие старых, далеких времен, когда оно имело какое-то совсем иное значение; возможно, оно применялось к лошадям. Но тем не менее, как уже говорилось, природа брала свое, и если парень и девушка не приметили друг друга во время длинных немецких проповедей о благочестии или при угоне овец в горы, под блеяние, громче которого не услышишь ни в каком другом месте в мире, то, когда они летним днем вместе вязали сено, избежать соприкосновения было невозможно. И хотя страстный монолог мог звучать лишь в душе, а самое большее, что могли сказать поэты о своих личных чувствах, — это выразить презрение к судьбе, и в те времена у людей все было на своих местах. И даже при скупом языке жестов и сбивающих с толку речах удавалось сохранять вполне естественную нормальную жизнь во всей округе.
Дочка крестьянина из Лида ни разу не взглянула на паренька, она смотрела в другую сторону. Но на своем скакуне она сидела очень уверенно, будто всю жизнь ездила верхом. Когда они поднялись так высоко в горы, что Снати принялся фыркать, перед их взором открылось огромное озеро, залитое солнечным закатом, потянуло волнующей прохладой. Вдруг парнишка подъехал к девочке.
— Ты этой весной была у пастора?
— Я опоздала на полгода. Я могла бы пройти конфирмацию осенью, но тогда еще не хватало немножко до срока.
— Когда я заглянул к вам, возвращаясь домой с рыбной ловли, я не поверил своим глазам.
— Да, я стала большой и безобразной. Одно утешение — я чувствую себя еще маленькой.
— У меня еще в запасе время повзрослеть и набраться ума. Но я уже многому научился на море.
— А я еще верю в самые невероятные вещи, — сказала девочка. — И многого не понимаю.
— Послушай-ка, — вдруг сказал паренек, — дай мне посидеть на твоей лошади; мы сейчас за холмом — твой отец не увидит.
— Ишь чего захотел! Не хватало отдать тебе лошадь здесь, в горах, где озера! Это же водяной конь!
— Водяной?
— А ты не знаешь?
— Что-то я не вижу, чтобы копыта у него были вывернуты…
— Я же не сказала, что он настоящий водяной. Он только наполовину волшебный. Послушай, нас, кажется, зовут?
— Мы скоро продолжим наш разговор. Я приеду навестить тебя, — сказал он.
— Нет, ради бога, не приезжай, я боюсь. К тому же ты совсем меня не знаешь, и я тебя тоже.
— Я не сказал, что заявлюсь сразу же. Не сегодня, не завтра. И не послезавтра. Может быть, когда тебе исполнится семнадцать лет. Я тогда тоже буду совсем взрослым. Надеюсь, вы не расстанетесь с этим конем и не отдадите его Бьёрну из Лейрура к моему приезду.
— Я от смущения, наверно, спрячусь в сундук, — сказала девочка и повернула лошадь, не взглянув на своего собеседника. В это время к ним подъехали их отцы.
— Тебе, мой светик, нужно следить, чтобы овцы в отаре там, слева, не отставали и не плелись в хвосте, — сказал отец девочки.
А другой крестьянин задумчиво произнес:
— Кажется, они уже приглянулись друг другу…
Глава четвертая. Лошадь и судьба
Угон овец в горы в середине лета, необыкновенная лошадь, сродни водяному коню, прохладное дуновение с глетчера — тот, кто побывал в такой поездке, будет помнить о ней всю жизнь, какой бы долгой эта жизнь ни оказалась, и в последний раз она оживет в его мечтах вместе с невыразимой тоской и предчувствием приближающейся смерти.
Девочка ездила на Крапи только один раз. А почему же не ездила после?
— Осенью мы толковали с тобой, Стейнар, о том, чтобы ты отдал мне своего серого скакуна в обмен на что-нибудь. Летом мне нужно встретить его величество. Очень важно появиться в Тингведлире в этот день на хорошей лошади. Я имею в виду, не ударить лицом в грязь не только перед датчанами, но и перед другими округами.
Стейнар из Лида усмехнулся по обыкновению.
— Я всегда восхищался лошадьми почтенного судьи, — сказал он. — Что за лошади! Им и реки нипочем. Такие лошади не подведут. Я не скажу о короле, но хотел бы я видеть такого судью в нашей стране, у которого были бы лошади лучше.
