Один из самых загадочных и часто повторяющихся скандалов был связан со щенком Шариком. Шарик пришел в лагерь неизвестно откуда. Это был тощий щенок, серый, с большим светло-желтым пятном на морде. Таким желтым, что на его фоне один глаз, находившийся как раз в центре пятна, казался чуть ли не вдвое больше другого.
Как пришел Шарик, так сразу же разлегся у печки под навесом, как будто всю жизнь провел в нашем лагере. Вскоре он разъелся, стал толстым и еще более добродушным. Шарик и другой щенок — Пиля с важным видом по утрам провожали нас на городище, где велись раскопки, вечером встречали на опушке леса. Несколько раз щенки сердито гавкали, как будто принимая нас за чужих, чтобы показать, что они службу знают, и только потом с радостным визгом кидались навстречу. Шарик был очень добрым, но невоспитанным. Если к нему наклонялись, то он подпрыгивал и норовил лизнуть в щеку, а то и прямо в губы.
Васька тоже появился в лагере неожиданно. Как-то под вечер в терновнике, у одной из палаток, раздался отчаянный писк. Коля вытащил из куста взъерошенного подраненного дрозда. Может быть, ему удалось удрать от кошки или ястреба, а может, подбили его из рогатки какие-нибудь ребята. Коля и Миша перевязали ему крыло, а потом целыми днями ловили кузнечиков и наперебой мизинцами засовывали их дрозду глубоко в горло. Дрозд таращил глаза, давился, однако поглощал кузнечиков в неимоверном количестве. Скоро крыло у него зажило, перья стали гладкими и блестящими, но дрозд не улетал. Жил в лагере. Весело распевал, сидя где-нибудь на ветке. Когда мы завтракали или обедали, Васька-дрозд помещался на плече то у Коля, то у Миши. Вежливо ждал, когда и ему что-нибудь перепадет. Очень любил, когда я печатал на машинке. Васька тогда садился на металлическую мерную линейку каретки и, пока я печатал, переезжал вместе с кареткой то вправо, то влево. Он никогда не мешал мне печатать, гордо катаясь на каретке, наблюдал за моими пальцами и лишь иногда, склонив голову набок, круглым своим глазом, как мне казалось, то с иронией, то с одобрением поглядывал, что там за черные буквы получаются на белой бумаге.
Подружился дрозд и со щенками, особенно с Шариком, с которым порой и ел из одной миски.
Но вот случилось нечто загадочное. Как-то ранним утром, часа в четыре, когда до подъема остается совсем немного и особенно хочется спать, Шарик с лаем и визгом ворвался в одну из палаток. Тут началось что-то несусветное! Шарик бегал по головам Сани, Чалкина и Георге, рычал, лез под подушки, отгребал лапами края одеял. Его шлепали, швыряли в него чем попало, а Саня даже запустил в щенка со злости свои очки. Потом он долго их искал и ругал Шарика на чем свет стоит. Успокоился он только тогда, когда нашел их под раскладушкой, возле забившегося туда Рыжика.
Шарик безобразничал так каждое утро. Его стыдили, приводили в пример дрозда, который был так хорошо воспитан, что даже свою утреннюю песню заводил после подъема.
На щенка ничего не действовало. Было решено убрать его из лагеря.
Однажды я отправился в разведку. По дороге договорился с одним колхозником из соседней деревни, что он возьмет щенка.
Вернулся я в лагерь на третий день утром. Все еще спали. Шарик тоже спал, свернувшись калачиком, на своем обычном месте около печки. Васька вертелся вокруг него. Вдруг он подскочил и клюнул щенка прямо в самый кончик носа.
Шарик засопел, лениво отмахнулся лапой.
Васька взлетел, но тут же опустился и снова клюнул щенка прямо в нос, на этот раз посильнее.
Шарик закрыл морду лапами, перевернулся. Не помогало.
Васька всюду находил самый кончик его носа и без промаха бил в него острым клювом.
Наконец Шарик не выдержал. Он зарычал, прыгнул на дрозда. По челюсти его захлопнулись впустую, а ловкий Васька умудрился даже в это самое мгновение клюнуть щенка в нос.
Окончательно рассвирепевший и обиженный Шарик с визгом погнался за дроздом.
Васька убегал вприпрыжку по земле. Только когда, казалось, Шарик совсем настигал его, он слегка подлетал, но тут же снова опускался. Это еще больше выводило из себя Шарика. Наконец Васька вскочил в одну из палаток, а Шарик за ним. Через несколько секунд я увидел, что Васька преспокойно вылетел в окно. А из палатки раздавалось злое рычание щенка, ругань разбуженных, крик Турчанинова, известного московского журналиста, работавшего у нас землекопом: «Когда же, наконец, уберут этого урода!» — и визг. А Васька-дрозд тем временем как ни в чем не бывало сидел на ветке высокого бука, чистил перышки, охорашивался и дожидался подъема, чтобы запеть свою утреннюю песню.
