И ушел Фёдрыч. Послал нах невыслуженную ничтожную пенсию, написал рапорт и через три месяца сменил форму на деловой костюмчик и галстук с логотипом Юриного банка. Но, поскольку привыкший к горячему и острому обходиться без него уже не может, а государство отныне не обеспечивало майору Федорову необходимого для полноценной жизни адреналина, пришлось Фёдрычу самостоятельно искать приключений на свою худую задницу. А тут как раз подвернулся Юра Гучко, такой же промороженный на всю голову любитель поиграть с Костлявой в городки.
Ох и славно они оттягивались! И в пропасти падали, и под лед арктический ныряли. Но особо ценилось, когда – люди. Вон в прошлом году их в пустыню забросили. Скинули с самолета на точку. В точке – «хаммер» с припасами, снарягой и оружием. Последнее очень пригодилось, когда наткнулись на шайку каких-то бедуинов, вознамерившихся опустить белых человеков.
Храбрости у бедуинов было – выше крыши, а вот с меткостью – напряг.
Фёдрыч завалил всех шестерых. Правда, дикари «прикончили» «хаммер», и выбираться пришлось на трофейной колымаге, ржавой и закипающей каждые полчаса. Зато в тряпье одного из покойников Юра нашел два алмаза каратов на пять в совокупности. Бандитские годы сделали Гучко прям-таки двуногой ищейкой в деле отыскания припрятанных барыгами ценностей.
Однако сейчас Фёдрыч порадовался, что Юрки с ним не было. Первая же стрела стала бы – его. С другой стороны, если бы они пришли сюда вдвоем или втроем, братья-разбойники, может, и не рискнули бы напасть.
Ладно, дело прошлое. По факту здесь куда приятнее, чем в пустыне. Климат отличный, с водой напрягов нет. Море, опять же, внизу плещется.
Но мы туда не пойдем. Там, у моря, живет родня свежеупокоенных братьев. И другие местные жители, которые вполне могут захотеть чужому человечку обиду причинить. Нет, с морем погодим пока. Вымыться можно и в ручейке.
Пока майор мылся, Крашена наскоро простирнула снятую с покойников одежку. Хозяйственная, однако.
– Я поживу тут, у тебя, – решил Фёдрыч, когда они вернулись на хутор.
– Живи, – разрешила утратившая хозяев собственность. – Человек ты, вижу, хороший, добрый.
Это уж точно. Завалил двух братьев по разуму – и как с куста.
– Я недолго, – пообещал майор. – Дней несколько. Ты мне вот что скажи: если сюда заглянет кто, родственник хозяев твоих покойных к примеру, что мне с ним делать?
– Ты не бойся, – ободрила майора Крашена. – Ярл со своими еще из вика не пришел, так что эти сюда не нагрянут. А приедет кто из родни – я тебя спрячу. А коли не успею, так скажу, что ты – гость. А хозяева ушли. Охотиться.
– А если родственник этот захочет хозяев дождаться?
– Тогда ты его убьешь, – ответила Крашена. – Нельзя, чтобы родовичи узнали, что ты Уве и Скалли убил. Тогда тебя тоже убьют, а меня с сыном Свейну, дядьке ихнему, отдадут, а он – человек недобрый. И сыночек мой, солнце мое, Мукушка, ему не нужен, так что велит его в лес унести – зверям на поживу.
«Ну здесь и нравы!» – подумалось Фёдрычу.
Однако вслух критиковать местные обычаи майор не стал. Сам тоже не ангел. Младенцев, конечно, убивать не стал бы, да и другим не позволил, но пара обкуренных подростков на его счету имеется. Тоже ведь дети, в некотором смысле. Или если с гранатой да с шахидской сбруей – так детство уже в прошлом? И выстрел в голову такому суициднику – считай, акт милосердия?
А Крашена – женщина ничего так. Вон корма какая… обтекаемая. Интересно, если подойти к ней да взять по-мужски – станет ли упираться? Хорошо, если не станет. У Фёдрыча после хорошей драки с кровопролитием прям-таки животный голод просыпался по женскому естеству…
