Остановились у штабной хаты. Заместитель командующего армией по политчасти генерал А. И. Вихорев выслушал мой рапорт, улыбнулся, оценив взглядом мой партизанский наряд. Затем обнял меня и, ни о чем не расспрашивая, приказал привести меня в нормальный вид.
Хозяйка хаты, куда меня поместили, нагрела воды, поставила корыто, дала полотенце и душистое мыло, которого я давно не видел. Пока мылся, мне принесли белье, обмундирование, фуражку, щетку для обуви.
Через час я зашел к генералу совсем в ином виде. В его кабинете тоже произошли некоторые изменения: посередине комнаты стоял стол, накрытый для ужина.
Во время ужина я рассказал генералу о своем трудном вылете, о Викторе Карюкине, о партизанах. Потом генерал Вихорев встал из-за стола, подошел к сейфу, открыл его и выложил на стол мой партийный билет, Золотую Звезду, орден Ленина, три ордена боевого Красного Знамени...
В тот миг я испытал такое огромное счастье, что на глаза набежали слезы, ведь мне посчастливилось вырваться из кромешного ада, откуда удается бежать далеко не каждому летчику, сбитому над вражеской территорией...
- Когда пилот не возвращается с задания, его ордена и документы отсылают из части, - сказал генерал Вихорев, когда я взял себя в руки. - Командарм Хрюкин разрешил хранить твои документы и награды здесь, на фронте. Мы верили: ты вернешься. Командарм ждет тебя. Прикалывай свои награды и иди... Потом возвратишься ко мне. Здесь и переночуешь...
Очень волновался я, входя в кабинет генерала Т. Т. Хрюкина. В памяти свежи были все обстоятельства неудачного последнего вылета. Хорошо помнил я и слова командарма: "Сокол-семнадцать, я не узнаю вас"... Как-то теперь он оценит тот вылет, мой "поцелуй" с "рамой", пребывание в плену? Ведь всего этого могло и не быть... Разве сбить "раму" было сложным, тяжелым для меня делом? Нет. Я чувствовал себя в какой-то мере виноватым за последствия того боя. Но "рама" сгорела на земле, задание я выполнил, хоть и дорого поплатился потом. Из плена вырвался сам. Разве это не оправдывает меня перед моими любимыми командирами, которые доверяли мне и уважали меня?
Волнуясь, открыл дверь в кабинет. Навстречу мне шагнул высокий, стройный командарм. Он улыбался, и сразу как рукой сняло все мои тревоги и сомнения. Тимофей Тимофеевич пожал мне руку, обнял меня, и я впервые почувствовал полное счастье возвращения в нашу боевую семью.
Командарм не только расспрашивал меня, но и сам рассказывал о нашем полке. Он назвал новых Героев Советского Союза - Амет-Хана и Алелюхина, сказал, что перед армией поставлена ответственная задача - обеспечить поддержку наземных войск в операциях по освобождению Крыма.
У меня учащенно забилось сердце: значит, завтра смогу идти в бой! Командарм словно угадал мои мысли, услышал невысказанные слова.
- Ваш полк воюет отлично. Ты за это время отстал от товарищей. Придется потренироваться, подтянуться. Самолет - это тебе не партизанский автомат. Согласен?..
Той же ночью командарм повез меня на своей машине к командующему фронтом генералу армии Ф. И. Толбухину. Загруженный делами даже поздней ночью, Федор Иванович, полный, с болезненной одышкой, попивая крепкий чай, между короткими телефонными разговорами расспрашивал меня, как удалось бежать и переправиться через Днепр.
- Обязательно расскажи обо всем однополчанам, - сказал он потом. - Обо всем! Особенно о партизанах. Какая это сила! - и тут же обратился к Хрюкину: Где он будет продолжать службу?
У меня по спине пробежал холодок. Я не выдержал:
-- Хочу летать, товарищ командующий, в своем полку.
- Может, ему трудновато будет в этом полку? - посмотрел командующий фронтом на генерала Хрюкина.
- Прошу вас, товарищ генерал, отправить меня в прежний полк, - настойчиво повторил я.
- Так как ты считаешь? - снова спросил Толбухин нашего командарма.
- Федор Иванович, в полку уже знают, что Лавриненков вернулся. Однополчане ждут его.
- А почему это ты без погон? - обратился ко мне Толбухин.
- Только переодели, товарищ генерал...
Хрюкин объяснил, в какой одежде прибыл я в штаб армии. Командующий фронтом вызвал своего адъютанта.
