- Вассер? - обратился к нему полицай.
Тот остановился. Охранник указал на меня, и солдат протянул мне чайник. Я напился из носика. Солдат принял из моих рук чайник, безразлично посмотрел на меня и удалился.
- Что же ты здесь делаешь? - спросил я полицая. И тут он впервые доверчиво посмотрел на меня, криво усмехнулся:
- Кто что прикажет, то и делаю...
- Полицай?
- Называй как хочешь, - склонил голову охранник.
- Зачем помогаешь им?
Руки полицая забегали по ружью. Моя форма советского офицера и суровые вопросы, наверно, взбудоражили его.
Помолчав, он начал сетовать на судьбу. Озираясь, рассказывал о себе: попал в окружение, пришел в свое село. Узнали гитлеровцы, начали запугивать. А когда им стало известно, что родственники были когда-то раскулачены, завербовали в полицию.
Рассказ полицая звучал правдиво, но я не верил ему.
- Отпусти меня, - сказал я напрямик. - Я летчик, понимаешь?
- Летчик?
- Герой Советского Союза. Неужели не можешь помочь?
Мой собеседник словно оцепенел. Сидел и смотрел куда-то перед собой. Я придвинулся ближе.
- Это ты сбил "фокке-вульфа"?
- Я сбил двадцать шесть фашистских самолетов...
- Отпустить?.. Вот если б никто не видел, - растерянно промямлил полицай. Потом встал, прошелся, держа на изготовку ружье. Я напряженно ждал.
На улице показались женщины с детьми, должно быть, возвращались с поля. Все они остановились возле нас. Женщины вздыхали, расспрашивали, откуда я, где теперь родители. Я рассказал о себе. Полицай слушал, молчал.
- Это свой! Зачем его охраняешь? - напустилась на пего одна из женщин.
Толпа поддержала ее, загудела. Полицай ничего не ответил, только крепче прижал к груди свое ружье.
Проходивший мимо гитлеровский офицер яростно ворвался в толпу и одним окриком разогнал людей. С ним шел, видимо, какой-то корреспондент с фотоаппаратом на ремешке. На ломаном русском языке он начал расспрашивать женщин, кто они, откуда идут, затем сфотографировал их с мешками травы за плечами.
Мы с полицаем снова остались одни.
- Я спрячусь где-нибудь в селе, пока придут наши, - наседал я.
- А они уже близко? - вырвалось у полицая.
- Под Таганрогом. Через несколько дней будут здесь. Ты ничего не потеряешь, если я убегу. А иначе...
- Что заработал, то и получу, - тяжко выдохнул он.
Часа два пробыл я под охраной полицая. Продумав все за это время, твердо решил, что ни перед оккупантами, ни тем более перед нашими советскими людьми не стану скрывать, кто я. А главное, буду искать малейшую лазейку для побега.
Мысли мои прервало появление уже знакомого офицера с двумя автоматчиками. Офицер для начала дал полицаю подзатыльник (может, за то, что разговаривал с пленным) и, оставив рядом со мной автоматчиков, куда-то увел его. Я понял: отношение ко мне изменилось.
Солдаты прохаживались, я сидел на колоде. Так прошло еще около часа. Я поднялся, чтобы размяться, но только встал - потемнело в глазах, чуть не упал. Начал шарить по земле в поисках колоды, и вдруг снова удар по спине. Я свалился, потом все же приподнялся, ползком добрался до колоды.
- Зитцен!
Слово было мне непонятно, но по выражению лица автоматчика, по его окрику догадался: надо сидеть. Сидеть не шевелясь. Видимо, этих вахтманов проинструктировали надлежащим образом.
Не знаю, сколько прошло времени. Наступил вечер. Я все так же сидел на колоде, а солдаты неподвижно стояли рядом. Они зашевелились только тогда, когда их окликнули, взяли меня за руки и повели.
Коридорчик, сени, первая комната, свет за шторками, и вот он - фашистский генерал в кабинете, оборудованном в украинской хате.
Я на мгновение задержался на пороге, увидев генерала. Он сидел за столом, перед ним была лампа с абажуром, рядом кровать с подушками до потолка, на стене коврик с голой русалкой. В последнюю очередь я приметил здоровенного пса, который лежал у ног генерала.
Солдаты прикрыли дверь и остановились за моей спиной. Овчарка, почуяв чужого, бросилась ко мне. Я, естественно, подался назад, солдаты подтолкнули меня навстречу псу. Тот встал на задние лапы, передними уперся мне в грудь и зловонно дохнул прямо в лицо. Спасаясь от зубов овчарки, я закрыл лицо руками. Но силы были на исходе, и я упал. Пес, рыча, стал рвать гимнастерку.
