Бернис так и подскочила на кровати.
За стеной Уиллади вторила Сэмюэлю: так и есть. Бог приготовил ему здесь дело, и пришлось вырвать его с корнями из плодородной луизианской почвы и пересадить в арканзасскую глину, и, может быть, на ниве уже зреет урожай.
Бернис, отшвырнув одеяло, спрыгнула с кровати. Да, зреет. Давно созрел. Нива – это она. И так не терпится собрать урожай, что затуманило глаза.
Бернис и оглянуться не успела, а Сэмюэль и Уиллади уже сажали в машину детей. Калла давно открыла лавку, а Той запер бар и спустился на пруд порыбачить – никто из них не испортит дела. Даже при том, что никто не мешал, Бернис еле успела умыться, причесаться и надеть платье, в котором была на похоронах дедушки Джона.
Светло-серое, с небольшим вырезом – как раз для такого случая. Строгое и при этом соблазнительное. Краситься она не стала, ее кожа не нуждалась в косметике, да и когда плачешь, тушь течет и становишься пугалом. А пустить слезу сегодня придется.
Бернис выбежала из дома в последнюю минуту, хлопнув сетчатой дверью. Сэмюэль обернулся с любопытством. Бернис Мозес бежит – такое не каждый день увидишь.
– Что-то случилось, Бернис?
Бернис ответила, лишь подойдя к Сэмюэлю вплотную, чтобы он уловил аромат ее духов.
– Можно поехать с вами в церковь? – спросила она тихо.
Если Сэм и удивился, то виду не подал. Улыбнулся широко, светло:
– Конечно, садись. В Божьем доме всем места хватит.
Знал бы он, что Бог тут вовсе ни при чем!
Сэмюэль взял Бернис под руку, открыл дверцу машины, заглянул в салон:
– Уиллади, Бернис хочет поехать с нами.
Уиллади понимающе улыбнулась и подвинулась, освобождая место. Бернис села в машину, как садятся кинозвезды: грациозно опустилась на сиденье, показав ножки. Томно взглянула на Сэмюэля, проверяя, подействовало ли, но Сэмюэль был занят – следил, чтобы никто из детей не прищемил дверью пальцы.
Дорогу в церковь Бернис представляла иначе. Воображала, будто сидит впереди с Сэмюэлем, а между ними – Уиллади, сама не своя от злости. Сэмюэль бросал бы на нее полные желания взгляды поверх головы Уиллади, а Бернис изредка отзывалась бы загадочной улыбкой. Если бы
Уиллади заметила, то наверняка бы надулась, а это очень кстати, ведь ничто так не толкает мужчину к другой женщине, как сознание, что нынешняя подруга боится его потерять.
Что до детей, они всегда были для Бернис лишь фоном, декорацией к Сэмюэлю. К детям его она никак не относилась – ни хорошо, ни плохо. И никогда еще не сидела в машине сразу со всеми тремя.
Очень скоро Бернис поняла, что страстных взглядов от Сэмюэля ждать нечего. Рука его лежала на коленях Уиллади, сжимая ее ладонь, и у него был вид мужчины, чьи желания недавно были удовлетворены.
Дети первые полмили сидели смирно, потом Нобл стал тянуться вперед и принюхиваться.
– Нобл, чем ты там занят? – не выдержал наконец Сэмюэль.
– Сижу. – И правда, сидит.
– Нюхает духи тети Бернис, – объяснил Бэнвилл. Если читаешь много книжек, учишься подмечать такие мелочи.
Нобл покраснел и глянул на брата сурово: мол, я с тобой разберусь. А Бэнвиллу хоть бы что. С ним не раз уже разбирались – и ничего.
– Тетя Бернис, зачем женщинам духи? – спросил он.
– Чтобы привлекать мужчин, – невозмутимо ответила Уиллади.
– Просто нам нравится вкусно пахнуть, – поправила Бернис.
– От вас очень вкусно пахнет, тетя Бернис.
– Спасибо, Бэнвилл.
– И много вы привлекаете мужчин?
Уиллади долго сдерживалась, но вскоре уже давилась от смеха. Бернис сидела раскрыв рот, лихорадочно подыскивая подходящий ответ. «Всех без разбору» не скажешь – правда иногда может повредить. «Только мужа» – тоже плохой ответ, скучный. И тем более не скажешь: «Я как раз пытаюсь привлечь мужчину».
Наконец Бернис ответила:
– Никогда не думала, мне не до пустяков.
Сэмюэлю удалось сохранить серьезный вид – священники очень рано учатся сдерживать смех, когда смеяться нельзя. А кроме того, очень рано узнают, что лучший способ объединить паству – песня. Вот он и спросил Сван, нет ли у нее в запасе чего-нибудь новенького.
– Обязательно гимн?
– Все равно что, лишь бы все подпевали.
Дави научила ее песенке «Моя девчонка —
