Блэйда она увидела еще с порога, сквозь сетчатую дверь. В кресле сидела его мать, с ребенком и упаковкой бумажных салфеток на коленях. Блэйд стоял рядом, как мужчина-защитник. На полу примостились два малыша; тот, что постарше, сосал большой палец и хныкал.
Когда Калла зашла в комнату и Блэйд увидел ее, она могла поклясться, что у него сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Джеральдина гневно сверкнула красными от слез глазами. Очевидно, с памятью о муже ей жилось куда приятней, чем с ним самим. Или ее так потрясло то, что случилось с Расом после смерти. То, что сделали собаки. Калле все было известно, Эрли рассказал по телефону. Джеральдина выхватила из упаковки салфетку и громко высморкалась.
– Не приходите сюда, не спрашивайте, чем помочь. Его уже не вернешь.
«А если бы и вернули, я бы спровадила обратно». Вот что хотела сказать Калла. Но вместо этого ответила:
– Если вам или вашим детям что-то понадобится, не стесняйтесь, мы все-таки соседи.
И вдруг, странное дело, Джеральдина привлекла к себе Блэйда, будто пытаясь его защитить.
Можно подумать, он нуждался в защите от Каллы Мозес.
– Сына я вам не отдам.
– Блэйд, думаю, и сам понимает, что его место здесь, с вами, – ответила Калла. И перевела взгляд на Блэйда: – А в нашем доме ты всегда желанный гость, Блэйд. Желанный и любимый.
Блэйд отвел глаза. Калла повернулась и ушла. Выходя со двора, она услыхала топот: Блэйд нагонял ее, бежал во всю прыть.
– Простите меня, – шепнул он. К нему вернулась привычка разговаривать шепотом. – За то, что случилось со Сван.
Калла ответила:
– Блэйд, то, что случилось со Сван, не твоя вина. Нельзя плохо думать о себе из-за чужих поступков.
Блэйд молчал, и Калла спросила, грустит ли он из-за смерти отца.
– Нет, – сказал он чуть слышно. – Но должен грустить.
Он развернулся и побежал к дому.
Сван почти все время спала, иногда просыпалась в слезах. Всякий раз, когда она открывала глаза, рядом кто-то был. Мама, отец, братья, бабушка. И кто бы ни сидел у постели, Сван прятала глаза. Наверняка, глядя на нее, все мысленно видят, что с ней случилось, – а об этом еще тяжелее думать, когда она в безопасности.
– Все уже кончилось, – говорила мама.
– Больше никто не причинит тебе зла, – повторял отец.
Но Сван беспокоилась не об этом. Она знала, что Белинджер мертв и что расправился с ним отец – видела распростертое на земле тело, когда Сэмюэль вынес ее из Черной Дыры и бережно усадил в машину. Теперь ей не давала покоя мысль о том, что причиненное ей зло непоправимо.
Братья рядом с ней терялись, не находили слов, спрашивали только: «Как ты?» А Сван неизменно отвечала: «Плохо».
Перед тем как навестить Тоя, бабушка Калла заглянула в комнату Сван, присела к ней на кровать. Взгляд девочки был полон боли.
– Помни, тебя спасло чудо, – сказала Калла.
По лицу Сван ползли слезы.
– Чудо опоздало, – сказала она. – Меня не совсем спасли.
– Неправда, – возразила бабушка. – Даже слушать не хочу. Папа привез тебя домой целую. Нашу девочку, живую и здоровую.
Сван сказала:
– Я не чувствую себя целой.
– Почувствуешь. Обязательно. Непременно.
Когда бабушка ушла, Сван попросила мать позвонить в колокольчик. Уиллади схватила колокольчик со столика у кровати и зазвонила, громко и протяжно. Сван откинулась на подушки, закрыла глаза. От этого звона ей почему-то стало легче.
– Почему Бог мне не сразу помог? – спросила она.
Уиллади билась над тем же вопросом. Она лишь сказала:
– Ты здесь. С нами. И это главное.
Сван судорожно вздохнула, отгоняя прочь мысли о том месте под ивами и о Черной Дыре Белинджера. Там, в лесу, где-то лежат еще два колокольчика и два манка, и она всей душой надеялась, что чудо больше никому не понадобится. Самое страшное на свете – когда тебя может спасти только чудо.
Сэмюэль отвез Каллу в город, на свидание с Тоем, а сам пошел искать Эрли Микса. И повторил свое признание. Эрли выслушал, но уже не так внимательно, как в прошлый раз.
– Опишите ту комнату, – попросил он наконец. – Комнату, где Белинджер держал Сван.
– Там было темно. Я ничего не разглядел. Помню только, что пол земляной.
– Той помнит куда больше подробностей. Он помнит все до мелочей.
