МАРСЕЛЬЕЗА
…когда он отзвенел, наступила такая тишина, как будто возившихся крыс шуганули камнем. Даже у Ника, где царил обычный кавардак, все словно вымерло. Тишина длилась секунды три, и в тишине и темноте крик повторился, отчаянный и звонкий:
– ПИПЛ! ВСЕ, КТО МОЖЕТ ДЕРЖАТЬ В РУКЕ ОРУЖИЕ, ВЫХОДИТЕ НА ДОРОГУ! МЕСТНАЯ УРЛА ИЗБИЛА ДВУХ НАШИХ, И ТЕПЕРЬ СОБИРАЕТСЯ ИДТИ ЧИСТИТЬ СИМЕИЗ ОТ ХИПНИ!
И стало тихо.
Симеиз стоял, пустой, как в доисторические времена. Деревья, камни и море, вот и все; а трепетное дыхание жизни, наполнявшее ночной эфир, исчезло, рассеялось, как привидение с песней петуха.
Затем сверху раздался шелест.
Это кричавший побежал дальше. В кромешной тьме, по неверной тропе, средь крутых камней Симеиза.
Тишина раскололась. Симеиз ожил. Сверху, у Ника, завопили в восемнадцать голосов. Тут мы медленно материализовались.
Ощущение было сродни тому, как если, присев в кустики, в самый ответственный момент застать себя застуканным – сколько нас было? – пятеро. Значит, четырьмя парами внимательных выпученных глаз.
Да. Следовало немедленно объясниться.
Начал Александр.
– Ничего там не будет, – сказал Александр с грубой солдатской прямотой. Выражаясь фигурально, он встал и надел штаны. Неловкое положение, однако, от этого не исчезло, поскольку высказаться должны были все по очереди, – а все остальные молчали, уступая эту честь друг другу. Секунды тюкали по голове, как молоточки.
И тогда слово взял Вася Ханкин.
– Да, – сказал Вася. – Года три назад я бы побежал. Всегда лез в такие дела, тремя ребрами отделался и трещиной в черепе. А потом мне раз притащили какую-то книжонку… Смотри, Ханкин! Тут про тебя! Это ты, говорят, Ханкин, на баррикадах – ты ж у нас всегда на баррикады лезешь!.. И я решил – все, хватит. Пусть теперь как хотят, без Ханкина. Хватит, отвоевался.
– Не расстраивайся, – сказала девочка, ластясь к Васе. – Ну вот, уже и расстроился.
– Да пошли они в жопу, – отозвался Вася. – Из-за них расстраиваться. Я теперь ни за кого не расстраиваюсь.
– Да вы чего?! – возмутился Александр. – О чем вы, вообще? Ничего там не будет, первый раз, что ли? …Нет, вы, конечно, как хотите! Я так лично спать ложусь.
Я встала и, надеясь, что меня ни о чем не спросят, шагнула в темноту. Слышно было еще, как Игорек, захихикав, сказал: «Ой, бля-а…» – но это, к счастью, не ко мне относилось. Я вскарабкалась на первый камень и остановилась только на середине пути от нашей поляны до Никовской. Совершенно непонятно было, что здесь делать. Я даже сигарет с собой не взяла.
ВСТРЕЧА
Пока я выбралась наверх, я изрезала себе все пятки об эти валуны, изборожденные острыми морщинами, – но выяснится это позднее. А пока – валуны кончились, и мои ноги стояли на тропинке. Было тихо и темно – тише, чем внизу. Внизу на каждый шорох реагировали испуганным и приглушенным: «Там кто-то есть…» – и затем, громко и сурово: «Эй! Кто там?!»
– Дед Пихто! – отвечала я. Или я отвечала: – А кто нужен? – Даже у Ника услышали, как я ползу, несмотря на то, что Ник в это время перекликался с кем-то (может быть, с тем, который кричал): «Никуда я не пойду! – обиженно и громко отвергал Ник. – У меня здесь герлы! И бэбик!»
Теперь это осталось скрытым деревьями, а здесь не было ни души. Дорога была одна – асфальтовая, она шла к Симеизу (поселку), проходила сквозь и уходила на Алупку, и дальше, на Ялту. Я постояла, потом двинулась по тропинке туда, где она сходилась с асфальтом.
В тот момент, когда я ступила на дорогу – асфальт был гладкий и еще не совсем остывший после дня, – шагах в десяти впереди вынырнула со склона фигура и, перемахнув бордюр, оглянулась на меня.
Некоторое время мы шли по асфальту примерно с одинаковой скоростью, а затем он еще раз оглянулся и, остановившись, подождал.
– Ты кто?
Он наклонился к моему лицу; это был высокий парень, стриженый почти наголо.
– Я тебя знаю? – спросил он.
– Понятия не имею, – сказала я.
Он отступил.
– Девочка, – сказал он. – В трусиках. И куда ты собралась в такое время?
– Туда, наверное, – сказала я.
– Понятно, – сказал он. – Ты, наверное, с Никовской стоянки.
– Нет, – сказала я, – но недалеко. А это ты кричал?
