— Нужно посмотреть расписание.
Линда Николаевна принесла расписание пригородных поездов, и они вместе его посмотрели. Получалось, что Линда Николаевна с Воробьевым могут прибыть на электричке в 15.53.
— До рынка десять минут пешком, — сказала Линда Николаевна.
— Буду ждать с четырех. Приведете его к автобусной станции и уходите. Меня не увидите — не волнуйтесь, я его сам увижу.
Брокман закурил новую сигарету.
— А теперь насчет другого варианта. Может прийти и не этот человек, но фамилия у него должна быть такая же. Подойдите и спросите: «Вы товарищ Воробьев?» Он скажет: «Да». Вы спрашиваете: «Давно меня ждете?» Он должен ответить: «Ровно семнадцать минут». Это и есть пароль.
— Все понятно, — сказала Линда Николаевна. — Но если он, этот другой Воробьев, скажет мне совсем не такие слова?
Брокман загасил сигарету в пепельнице и улыбнулся.
— Тогда — прошу прощения. Это будет очень плохо.
Линда Николаевна не нуждалась в уточнениях, почему это плохо и кто пострадает в первую очередь. Она думала не о себе, она беспокоилась о нем.
— А вдруг меня все-таки привезут сюда? Куда мне их вести? Домой?
— В доме — как в ловушке, — сказал он. — Лучше на автостанцию.
— Как я дам знать, что это чужой?
Он подумал немного, потом спросил:
— Вы возьмете с собой какую-нибудь сумочку?
— Обязательно.
— Если вас все-таки привезут сюда, давайте условимся так: держите сумочку в правой руке. Если все нормально — в левой, а нет — в правой.
— Хорошо.
— Ждать я буду до половины пятого.
— Это непредусмотрительно, — возразила Линда Николаевна. — Электричка может и опоздать.
Брокман и раньше имел возможность убедиться в преданности и исполнительности Линды Николаевны. Сейчас она ему показывала, что умеет быть хладнокровной и расчетливой.
— Верно, — согласился он. — Давайте установим крайний срок — пять часов.
Потом Линда Николаевна приготовила завтрак, они поели, она помыла посуду — все как в обычный день. И до самого ее ухода они больше ни словом не обмолвились о предстоящем. Необычным было лишь его напутствие.
— С богом, — сказал Брокман, пожав ей руку.
— Лучше с сумочкой в левой руке, — сказала она и открыла дверь.
Семенов пришел на сквер Пушкинской площади без десяти час.
Он был в светлом костюме из тонкой летней ткани, в синей рубахе без галстука. Через руку переброшен коричневый плащ Воробьева-Блиндера, в карманах которого, в каждом по два, лежали тюбики с зубной пастой.
Он волновался. Он знал, что издали за ним наблюдают двое верных товарищей, которые скорее погибнут сами, чем дадут погибнуть ему, но от этого волновался еще больше. Во-первых, никакая опасность здесь, в центре Москвы, в ясный летний день ему не угрожала. Во-вторых, он и сам может за себя постоять. И таким образом получалось, что невидимое присутствие товарищей его только смущало — он чувствовал себя неловко, словно новичок-любитель на сцене. Если бы своих не было, он бы не испытывал стеснения. Все иные, случайные свидетели того, что должно было здесь разыграться, не в счет, так как они не имели о происходящем никакого понятия.
Семенов прохаживался на площадке за памятником Пушкину. В такую жару на самом солнцепеке это мог делать лишь человек, пришедший на свидание. Но, странная вещь, с ним вместе тут прохаживалось множество людей, мужчин и женщин. И вообще весь сквер, почти лишенный тени, был многолюден в этот час, на скамейках не видно свободных мест.
Линду Николаевну он знал по кадрам, снятым скрытой кинокамерой, и мог бы заметить ее издали, но Семенов умышленно не смотрел по сторонам, чтобы нечаянно себя не выдать неосторожным взглядом. Поэтому ее появление действительно было для него в какой-то мере неожиданным. Однако он отметил, что подошла она не ровно в час, а в пять минут второго. Он не знал, что перед тем она его внимательно разглядывала.
Подойдя, Линда Николаевна сказала:
— Извините, вы товарищ Воробьев?
Он сказал:
— Да.
Она сделала паузу и спросила:
— Давно меня ждете?
Он смущенно пожал плечами.
— Да как вам сказать?.. Минут десять-пятнадцать.
Линда Николаевна, до этого глядевшая ему в глаза, посмотрела как-то вбок.
